Узники ненависти: когнитивная основа гнева, враждебности и насилия

Все эти «ситуативные» теории с неизбежностью говорили о том, что практически каждый человек может – в определенных обстоятельствах – быть склонен к антисоциальному, деструктивному поведению.

Сторонники третьей школы делают упор на комбинацию влияний внешних обстоятельств и врожденных склонностей к насилию. Эти теории рассматривают враждебность как адаптивный ответ на специфические злонамеренные внешние воздействия. Кэннон развил концепцию реакции «бей или беги», которая является подходящей стратегией реакции на угрозу: нападения или ухода от нее[54]. Леонард Берковиц подчеркивал важность фрустрации как причины враждебности[55]. Альберт Бандура выдвинул детальную схему, в соответствии с которой люди становятся агрессивными для достижения каких-то своих целей[56]. Моя теория соединяет в себе элементы концепций Кэннона, Берковица и Бандуры, при этом делает упор на критическую важность смыслов, которые мы придаем нашим взаимодействиям. Они являются ключевыми факторами возникновения гнева и враждебности. Я рассматриваю враждебную реакцию как стратегию, бывшую адаптивной на ранних, доисторических стадиях нашего развития, которая на сегодняшний день по большей части неадаптивна и неадекватна.

Планомерное следование предписаниям механизма «бей или беги» несомненно способствовало продлению жизни нашим доисторическим предкам. Способности драться и спасаться от врагов бегством были до совершенства отточены в процессе естественного отбора. Но именно гиперреактивность этих защитных стратегий создает проблемы в современном обществе, где ощущаемые угрозы носят по большей части психологический, а не физический характер. Оскорбления, обман, попытки доминирования со стороны других – все эти моменты, как правило, и являются реальными угрозами нашему статусу в группе, а также понижают самооценку, сами же по себе не несут опасности нашему физическому благополучию или выживанию. Но, несмотря на это, мы часто реагируем на направленную на нас вербальную агрессию так сильно, будто она носит физический характер, и проникаемся решимостью нанести ответный удар в столь же полной мере. Наша глубокая чувствительность к такого рода ударам психологического характера могла проистекать из переживаний последствий группового отторжения в первобытные времена, которое выливалось в лишение доступа к пищевым ресурсам и приводило к потере возможности получать защиту соплеменников. Те члены группы, у которых особенно сильно был развит страх быть отвергнутыми и изгнанными, вероятно, были в большей мере склонны развивать и культивировать отношения сотрудничества со своими «товарищами», что повышало их шансы на выживание в условиях непредсказуемой окружающей среды. Черты характера индивидуума, благоприятствовавшие укреплению и сплочению социума, отобранные под давлением эволюционных механизмов и закрепленные на генетическом уровне, передавались следующим поколениям. Еще один резон, который наблюдается в наше время в «уличной культуре» городской глубинки и в «кодексе чести» (американского) Юга, – необходимость быть способным к быстрому ответу на любое оскорбление, действительное или воображаемое, чтобы не прослыть слабаком, излишне мягким и податливым, а потому не стать объектом большей агрессии (см. главу 9)[57].

Помимо решения проблемы выживания и выработки стратегий поведения в обществе, сохранение нашего генетического кода зависело от важнейших когнитивных навыков: отличить добычу от хищника, друга от врага. Как каждая клетка нашего организма распознаёт и старается уничтожить вторгающиеся чужие частицы, а иммунная система распознает и уничтожает микробов и токсины, так когнитивные и поведенческие системы идентифицируют и отражают агрессию злоумышленников. Первобытные шаблоны мышления, возможно, были адаптивными в доисторические времена, когда выживание зависело, в основном, от реакции индивидуума на возможную угрозу чужака или исходившую от некоторых членов собственной группы; реакции часто мгновенной, так как могло просто не быть времени на какую-либо рефлексию. Способность выявлять врагов ценилась выше – даже если она могла приводить к ошибочной идентификации другого члена группы как врага (ложноположительной). Единичные ложные срабатывания противоположного – негативного – характера (ошибочная идентификация врага как друга) могли вести к фатальным последствиям. При столкновениях с другими субъектами требовалось максимально быстро относить их в категории либо несущих, либо не несущих угрозы, причем между этими категориями существовали четкие границы. Двусмысленности просто не было места. Жесткая категоризация «или – или» является прототипом дихотомического мышления, которое мы наблюдаем у хронически озлобленных, сверхкритичных или чрезмерно раздражительных личностей. Она формирует реакции и у членов враждующих групп, сообществ, воюющих наций.