Узники ненависти: когнитивная основа гнева, враждебности и насилия

Очевидная разница между реакциями ребенка и взрослого объясняется смыслами, которые несут похожие действия. Ребенок не видит понятного объяснения, почему ему надо пройти через устрашающую и болезненную процедуру – за исключением того, что страшный и жестокий доктор обладает непререкаемой властью. Более того, в данной ситуации обычно добрые и нежные родители совершают предательство, потворствуя и даже способствуя агрессии. Для взрослого же человека подобная процедура, пусть и болезненная, вызывающая некоторую тревогу, имеет оправдание и допустима. Гневная реакция в данном случае будет нелогичной, поскольку он добровольно согласился пройти полезную процедуру. В отличие от ребенка, взрослый научился различать злонамеренный и благотворный характер доставляемых ему неудобств или наносимых повреждений, видеть разницу между допустимой и неприемлемой ситуацией, в которой ему причиняется боль. В своем сознании он расширил свою концепцию боли, включив в нее переживания, которые, пусть и болезненны, в конечном итоге являются позитивными.

Этот пример демонстрирует важность смыслов, атрибуций и объяснений, которые мы приписываем внешним воздействиям для определения того, как на них реагировать. Когда кто-то причиняет нам вред, естественная реакция – либо чувство тревоги и попытка бегства, либо возникающий гнев и попытка нанести ответный удар. Если угроза слишком велика, то мы склонны поскорее выйти из затруднительного положения. Возникнет у нас чувство гнева или нет, зависит от того, решим ли мы, что были оскорблены и стали жертвой: скорее всего, нас охватит гнев, если мы решим, что действия другого человека были неоправданными. Если же мы припишем подобным действиям доброжелательную (по отношению к нам) мотивацию, то в общем случае не станем злиться. Однако если мы особо не настроены объяснять направленные на нас неприятные и агрессивные акты как неопасные, немедленной реакцией будет решение (для себя) рассматривать их как намеренные и вредоносные – и подготовиться либо к отпору агрессору, либо к бегству.

Представьте себе картину. Я стою на автобусной остановке. Появляется автобус, но он едет, не останавливаясь. Первым делом я почувствую раздражение от доставленных неудобств, затем – бессилие при виде проносящегося мимо на большой скорости автобуса. Я подумаю: «Он (водитель) намеренно проигнорировал меня», – и внутри поднимется волна гнева. Но потом я увидел, что автобус переполнен, поэтому гнев начал спадать. Основной причиной моей гневливой реакции была моя интерпретация происходящего: водитель произвольно решил меня проигнорировать. Реальное неудобство – в общем-то ерунда по сравнению с предполагаемым оскорбительным поведением. После того как я переосмыслил ситуацию, ощущение «оскорбленного достоинства» исчезло, и я начал интерпретировать происходящее просто как легкое неудобство. И далее я переключаю внимание на то, чтобы узнать, когда придет следующий автобус, или начинаю думать об альтернативных способах добраться туда, куда мне надо.

Задержки и фрустрации сами по себе не обязательно вызывают гнев. Для этого критичны объяснения действий другого человека. Делают ли они его поведение для нас приемлемым? Если нет, нас охватывает гнев, и мы хотим наказать обидчика. По большей части мы воспринимаем задевающее нас в негативном плане поведение скорее как намеренное, чем как случайное, злонамеренное, а не неопасное. Неудобства и фрустрации приходят и уходят, а ощущение того, что тебя оскорбили, остается.

Очень показательные примеры, как возникает гнев, можно почерпнуть в архивах нашей клиники. Анализ случаев из клинической практики особенно полезен: поскольку реакции пациентов имеют тенденцию быть особенно сильными, они, как правило, более четко очерчены и поняты.

Луиза, руководитель отдела кадров в крупном агентстве по трудоустройству, осознала, что она постоянно злится и на своих подчиненных, и на начальников, а также на членов семьи, друзей и подруг. Некоторые из ее гневливых реакций демонстрируют механизмы как являющиеся спусковыми крючками этих реакций, так и ответственные за них конкретные проявления. В одном из случаев босс решил подправить подготовленный Луизой меморандум. У нее после начальственной критики «на автомате» мелькнула мысль: «Уххх, эххх… я облажалась». Затем: «Он действительно думает, что я не справилась… Черт, я все испортила». Ее самооценка резко упала, настроение стало скверным. Реакция Луизы демонстрирует типичную дихотомию мышления, вызванную угрозой снижения самооценки. Если оценки или отзывы (других людей на наши действия) не являются однозначно позитивными, они воспринимаются как однозначно негативные: рутинные ошибки превращаются в «отвратительно сделанную работу в целом», а обычная критика – в тотальное отрицание.