V.

Целый час, пока не наступил вечер, он бродил по кухне среди залежей неодушевленных продуктов питания и одушевлял некоторые кусочки, переводя их в себя. Вскоре стало темно, в доме напротив вспыхнул свет, затеплив поджаристую корочку мяса и кожуру фруктов мягкими отблесками. Начался дождь. Профейн ушел.

Родители поймут, что он заходил.

Профейн, у которого ночи стали свободными, решил, что теперь может без особого риска позволить себе чаще бывать в «Ржавой ложке» и «Раскидистом тисе».

— Бен, — кричала Рэйчел, — меня это унижает. — С той ночи, как его уволили из Ассоциации антропологических исследований, он только и делал, что пытался ее унизить. — Почему ты не хочешь, чтобы я нашла тебе работу? Сейчас сентябрь, студенты валят из города толпами, лучшего времени для работы по найму просто не бывает.

— Считай, что у меня отпуск, — отвечал Профейн. Впрочем, какой отпуск, когда у тебя двое подопечных.

Никто и не заметил, как Профейн стал полноправным членом Шальной Братвы. Под руководством Харизмы и Фу он учился употреблять имена собственные, не напиваться до потери сознания, сохранять невозмутимое выражение лица, а также курить марихуану.

— Рэйчел, — признался он через неделю, — я курил травку.

— Пошел вон отсюда.

— Что?

— Ты превращаешься в марионетку.

— Тебе не интересно, на что это похоже?

— Я и сама курила травку. Дурацкое занятие, вроде мастурбации. Если ты от этого балдеешь — прекрасно. Но без меня.

— Это было всего один раз. Попробовал ради интереса.

— Когда-нибудь я все равно это скажу: Братва не живет, а использует жизненный опыт других. Ничего не создает, а лишь болтает о творцах. Варезе, Ионеско, де Кунинг, Витгенштейн254 — блевать хочется. Братва сама себя высмеивает и даже не замечает этого. А журнал «Тайм» все это заглатывает и принимает всерьез.

— Тем больше веселья.

— И тем меньше в тебе человеческого.

Но Профейн все еще был под кайфом, и ему так захорошело, что он не смог спорить. И прочь ушел к Харизме и Фу на поезде кататься.

Рэйчел заперлась в ванной с портативным приемником и позволила себе порыдать. Кто-то пел стандартную песенку, сетуя, что мы всегда причиняем боль тем, кого любим, хотя их вообще обижать не следует. Верно, подумала Рэйчел, но разве Бенни меня любит? Это я его люблю. Кажется. Хотя и не знаю, что в нем нашла. И она зарыдала еще пуще.

В час ночи она появилась в «Ржавой ложке» — черное платье, волосы распущены, никакой косметики, кроме грустных енотово-темных обводов туши вокруг глаз, — ни дать ни взять одна из постоянно толкущихся в баре женщин, девчонок — словом, шлюшек.

— Бенни, — сказала она. — Извини. А чуть позже:

— Не бойся меня обидеть. Только приходи домой, ко мне, в постель…

И еще позже у нее в квартире, глядя в стену:

— Тебе даже не обязательно спать со мной. Просто притворись, что ты меня любишь.

Настроение у Профейна от всего этого не улучшалось. Но в «Ржавую ложку» он ходить не перестал.

Как-то вечером они со Стенсилом напились в «Раскидистом тисе».

— Стенсил уезжает из страны, — сообщил Стенсил. Ему вдруг захотелось поболтать.

— Я бы тоже хотел уехать из страны.

Молодой Стенсил, способный последователь Макиавелли. Вскоре Профейн уже рассказывал ему о своих проблемах с женщинами.

— Не понимаю, чего хочет Паола. Ты знаешь ее лучше меня. Как по-твоему, что ей нужно?

Вопрос поставил Стенсила в затруднительное положение.

— А разве вы с ней… — увильнул он. — Как говорится…

— Нет, — ответил Профейн. — Нет, нет.

Но следующим вечером Стенсил снова появился в баре.

— По правде говоря, — честно признался он, — Стенсил ее ни в чем убедить не может. А вот ты можешь.

— Не болтай, — сказал Профейн. — Пей. Через пару часов оба здорово нализались.

— А ты не думал о том, чтобы поехать с ними? — поинтересовался Стенсил.

— Я там уже был. Чего ради мне туда возвращаться?

— Но, наверное, Валлетта тебя — хоть чем-нибудь — привлекает? Пробуждает воспоминания об испытанных там чувствах?

— Я ходил в бар на Кишке255 и надирался там, как все прочие. Был так пьян, что ничего не чувствовал.

Стенсилу от этого стало легче. Валлетты он боялся до смерти. Ему было бы спокойнее, если бы в этом долгом путешествии его сопровождал Профейн или кто-нибудь еще, чтобы а) присматривать за Паолой, б) не оставлять Стенсила в одиночестве.

Стыдись, сказала совесть. Старик Сидней поехал туда без единого козыря на руках. Один.

И чем это кончилось, подумал Стенсил, вздрогнув и криво ухмыльнувшись.

— Где ты живешь, Профейн? — перешел он в наступление.

— Да где придется.

— То есть корней нет. Как и у прочих. Любой из вашей Братвы мог бы хоть завтра собраться и рвануть хоть на Мальту, хоть на Луну. Спроси их почему, они ответят: а почему бы и нет.

— Все равно Валлетта мне до лампочки. — Хотя в этих разбомбленных зданиях, в разбитых желтоватых кирпичах и в бьющей ключом жизни Королевской дороги что-то, конечно, было. Как там называла Паола этот остров? Колыбель жизни.

— Всегда мечтал, чтобы меня похоронили в пучине морской, — сказал Профейн.