V.

Если бы Стенсил сумел выстроить правильную ассоциативную цепочку, ему бы отлилось сердечной благосклонности полной ложкой. Но они с Паолой никогда не говорили о Профейне. Кто такой вообще был этот Профейн?

До сих пор никто. И они решили продолжить пьянку на улице Джефферсона, где раскручивалась вечеринка.

Следующий день, суббота. Утро застигло Стенсила, когда он носился по знакомым и сообщал всем, что у них с Паолой наметился третий спутник.

Третьего спутника тем временем мучило жуткое похмелье. А Его Девушку терзали страшные подозрения.

— Почему ты ходишь в «Ржавую ложку», Бенни?

— А почему бы и нет?

Она приподнялась, опершись на локоть:

— Ты впервые произнес эти слова.

— Мы каждый день что-то делаем впервые.

— А как насчет любви? — не задумываясь спросила Рэйчел. — Когда ты собираешься расстаться с девственностью своих чувств, Бен?

В ответ Профейн упал с кровати, быстро уполз в ванную и обнял унитаз, готовясь блевать. Рэйчел сложила руки перед грудью, как певица-сопрано на концерте:

— И это мой мужчина.

Профейн передумал блевать и стал корчить рожи перед зеркалом.

Рэйчел с распущенными и спутанными после сна волосами подошла сзади и прижалась щекой к его спине, как прошлой зимой на пароме в Ньюпорт-Ньюс прижималась Паола. Профейн рассматривал свои зубы.

— Отойди от меня.

— Ну-ну, — она даже не двинулась, — Всего одна порция дури — и ты уже на крючке. Ужели глас марихуаны слышу я?

— Это мой глас слышишь ты. Отойди.

Она отошла.

— Достаточно или дальше, Бен? — Повисло молчание. Затем Профейн мягко произнес тоном раскаяния:

— Если я и на крючке, то только у тебя, Рэйчел О. — И воровато глянул на нее в зеркало.

— У женщин, — не согласилась она. — У принципа брать и брать, который тебе кажется любовью. Не у меня.

Он принялся яростно драить зубы. Глянув в зеркало, Рэйчел увидела, как у него во рту и по обе стороны от подбородка расцветает громадный пенный цветок, словно язва проказы.

— Хочешь уйти, — крикнула она, — так уходи.

Он попытался ответить, но из-за щетки и зубной пасты нельзя было разобрать ни слова.

— Ты боишься любви, а это значит, что у тебя есть другая. Конечно, пока тебе не приходится отдавать, пока нет привязанностей, можно толковать о любви. Поскольку ничего серьезного в этой болтовне нет. Это лишь способ вознести себя. И унизить тех, кто пытается тебя понять, то есть меня.

Профейн булькал в раковине: отпивал из-под крана и полоскал рот.

— Видишь? — воскликнул он, переведя дух. — Что я говорил? Я же тебя предупреждал.

— Люди меняются. А ты что, не можешь постараться? — Будь она проклята, если заплачет.

— Я не меняюсь. Шлемили неизменны.

— Меня от этого тошнит. Может, хватит жалеть себя? Тоже мне, взял свою оплывшую, нелепую душу и развернул ее во Вселенский Принцип.

— На себя посмотри со своим «МГ».

— Да при чем тут…

— Знаешь, что мне все время кажется? Что ты принадлежность машины. Только ты из плоти и потому развалишься быстрее нее. Машина долговечна, и, даже попав на свалку, она будет сохранять свои внешние очертания тысячу лет, пока ее ржа не съест. А вот старушка Рэйчел к тому времени давно тю-тю. Ты запчасть, деталька, вроде радио, обогревателя или свечи.

Она совсем сникла. Профейн давил дальше:

— Я начал думать о себе как о шлемиле, которому надо опасаться мира вещей, после того как застал тебя наедине с твоим «МГ». Но мне тогда и в голову не пришло, что я вижу некое извращение. Тогда я просто перепугался.

— Отсюда видно, как мало ты знаешь о женщинах.

Профейн принялся скрести голову, роняя на пол ванной внушительные хлопья перхоти.

— Слэб был у меня первым. Все эти упакованные в твид пижоны в Трокадеро Шлоцхауэра только ручки мне целовали. Бен, бедняжка, разве ты не знаешь, что юная девушка вынуждена выплескивать эмоции хоть на что-нибудь — на домашнего попугая, на машину; хотя чаще всего она вываливает их на себя.

— Нет, — сказал Профейн; в волосах у него был колтун, под пожелтевшими ногтями — омертвевшие частички скальпа. — Тут есть что-то еще. Не надо увиливать, не выйдет.

— Ты не шлемиль. Ничего особенного в тебе нет. Все в той или иной степени шлемили. Вылезай из своей раковины — сам увидишь.

Совершенно раздерганный Профейн застыл обмякшей грушей с мешками под глазами.

— Чего ты хочешь? Сколько я должен тебе дать? Этого, — он потряс перед ней дряблым и бесчувственным фаллосом, — достаточно?

— Недостаточно. Ни мне, ни Паоле.

— Да откуда ей…

— Женщина для Бенни найдется где угодно. Пусть хоть это тебя утешит. Всюду найдется дырка, в которую можно спокойно вставить, не боясь утратить свое драгоценное шлемильство. — Она расхаживала по комнате, громко топая. — Ну, ладно. Мы все шлюхи. Цена одинакова для всех и за все — рядышком, бочком, рачком, язычком. Ну что, готов платить, милый? Хоть по велению разума, хоть по велению сердца?

— Если ты думаешь, что мы с Паолой…