V.

– Мы молодой Гадрульфи – Годолфин – не так ли?

– Мы оба в ней заинтересованы, – сказал Годолфин. – Я ей служу.

– Я некоторым образом тоже. Ей не будет вреда. Не может быть.

III

События к июню и грядущей Ассамблее начали вылепливаться. Если Полувольт и заметил в Шаблоне какую-то перемену, виду не подал. Майистрал продолжал докладывать, а жена его помалкивала; дитя у нее внутри предположительно росло, также вылепливаясь к июню.

Шаблон и Вероника Марганецци встречались часто. Едва ли дело было в таинственном «хозяйском контроле»; она не заносила никаких невыразимых тайн над его лысиной да и не наводила никаких особых половых чар. Тут могла быть только худшая побочка возраста: ностальгия. Крен к прошлому столь яростный, что ему все труднее было жить в подлинном настоящем, кое, по его убеждению, было столь политически важно. Вилла в Слиме все больше становилась пристанищем в предвечерней меланхолии. Его треп с Мехеметом, его сентиментальные запои с Полувольтом; все это плюс протейское жульничество Благостыня и умозаключения Карлы Майистрал об инстинкте человеколюбия, который он отверг перед поступлением на службу, сочетались и подрывали ту virtù, что он пронес все свои хлопотные шестьдесят лет, отчего на Мальте проку от него теперь не становилось, вообще-то, никакого. Предательская пажить, остров этот.

Вероника была добра. Время, что она проводила с Шаблоном, целиком посвящалось ему. Никаких назначенных встреч, совещаний шепотом, поспешной канцелярии: лишь возобновление их времени в теплице – словно бы его отмеряли старые и крайне драгоценные часы, которые можно заводить и устанавливать по желанию. Ибо к этому наконец все и пришло: к отчуждению от времени, примерно как у самой Мальты, отчужденной от всяческой истории, где причина предваряет следствие.

Карла же и впрямь заявилась к нему на сей раз с непритворными слезами; и с мольбой, не с вызовом.

– Пастырь уехал, – рыдала она. – Кто мне еще остался? Мы с мужем друг другу чужие. У него другая женщина?

Его подмывало ей сказать. Но удерживала тонкая ирония. Он поймал себя на том, что надеется, будто между его старой «любовью» и судосборщиком и впрямь адюльтер; хотя бы замкнуть круг, начатый в Англии восемнадцать лет назад, – начало, не подпускавшееся к его мыслям насильно ровно столько же времени.

Херберту наверняка восемнадцать. И он, вероятно, кутит по всем этим милым старым островам. Что подумает он о своем отце…

Его отец, ха.

– Синьора, – поспешно, – я думал о себе. Все, что в моих силах. Даю слово.

– Мы – мое дитя и я: к чему нам жить дальше?

К чему всем нам. Он отошлет ее мужа обратно. С ним ли, без него, но Июньская Ассамблея станет тем, чем и должна: кровавой баней или спокойными переговорами, почем знать, да и кто может лепить события так точно? Князей больше нет. Политика, следовательно, будет становиться все демократичнее, все больше ее будут грабастать руки любителей. Болезнь станет прогрессировать. Шаблону уже было чуть ли не все равно.

Они с Полувольтом на следующий вечер все и выяснили.

– От вас, знаете, никакой помощи. Сам я не могу все это сдерживать.

– Мы потеряли контакты. Мы не только их потеряли…

– Да что такое, к чертовой матери, Сидни.

– Здоровье, полагаю, – солгал Шаблон.

– О боже.

– Студенты расстроены, я слыхал. По слухам, упразднят университет. Закон о Присуждении Степеней, 1915 год, – значит, первым подпадает выпуск этого года.

Полувольт это воспринял, как Шаблон и надеялся: попытка нездорового человека помочь.

– Стоит присмотреться, – пробормотал он. Они оба знали о волнениях в Университете.

4 июня и. о. комиссара полиции затребовал подразделение в 25 человек у Сводного батальона Мальты на расквартировку в городе. Студенты университета в тот же день вышли на забастовку – шествовали по Страда-Реале, забрасывали яйцами антимиццистов, крушили мебель, устраивали на улице праздник своими украшенными автомобилями.

– Ну, мы попали, – объявил в тот вечер Полувольт. – Я поехал во Дворец. – Вскоре после за Шаблоном на «бенце» заехал Годолфин.

На вилле гостиная освещалась с непривычной яркостью, хотя занимали ее всего двое. Компанию ей составлял Майистрал. Очевидно, были здесь и другие: сигаретные окурки и чайные чашки рассредоточены между статуями и антикварной мебелью.

Шаблон улыбнулся смущенью Майистрала.

– Мы старые друзья, – мягко произнес он. Откуда-то – со дна цистерны – донесся последний всплеск двуличности и virtù. Он вынудил себя в настоящее настоящее, быть может сознавая, что здесь он в последний раз. Положив руку на плечо судоремонтника:

– Пойдемте. У меня частные инструкции. – Женщине он подмигнул. – Номинально мы по-прежнему противники, изволите ли видеть. Существуют Правила.

Снаружи улыбка его стерлась.

– Теперь быстро, Майистрал, не перебивайте. Вы свободны. Вы нам больше не понадобитесь. У вашей жены подходит срок: возвращайтесь к ней.

– Синьора… – дернув головой назад, к вестибюлю… – по-прежнему во мне нуждается. У моей жены есть ребенок.