В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

прозрачною завесою жизни. Он проникал сквозь эту завесу, и глаза его видели, но

все был завешен, и внимание более останавливалось на тех поэтических образах,

которые украшали завесу, нежели на том свете, который один давал им

видимость, но ими же и был заслонен от души, рассеянной их поэтическою

прелестию. -- Вот вам моя полуисповедь, -- целой исповеди не посылаю. На это не

имею времени; да издали она будет и бесконечна. Если б мы были вместе, многое

из этой исповеди вас бы удивило: в душе человеческой много непостижимых

загадок, и никто не разгадает их. Кроме самого Создателя души нашей..." Из

вышеприведенных задушевных слов поэта-христианина видны не только лестная

его доверенность ко мне, но вместе и редкая правдивость его сердечных

излияний, ознаменованных печатью зрелого и глубокого верования. Очевидно,

Сердцеведец незримо вел его за руку, возводя от силы в силу, к вожделенной и

верховной цели нашего земного бытия. Но мы обратимся снова к выпискам,

составляющим главное достоинство моего рассказа. Из последующего читатели

увидят, что Жуковский, на старости лет, при семейных и литературных занятиях,

уделял, однако же, время на преимущественное чтение духовных книг, и

особенно тех, которые находились у него под руками, соблюдая притом

неуклонно заповедь апостола: вся искушая, доброе держите. Вот его слова: "У

нас, православных, нет такого богатства христианской литературы, как у

католиков и протестантов. Как много чудно-прекрасного у сих последних, хотя

они все строят, не имея никакой базы, но в убеждении, что имеют самую лучшую.

Им и в голову не приходит, что в христианстве право freyer Forschung

{свободного исследования (нем.).} также уничтожает всякую возможность иметь

неподсудимый авторитет, или, что все равно, церковь, как в политическом мире

уродливая база народного самодержавия (souverainet'e du peuple) уничтожает

всякую возможность общественного порядка. Несмотря на это, как много чистых

христиан между протестантами! Я многое читаю <...>, и это чтение тем для меня

назидательнее и убедительнее, что я все истинное с шаткой базы переношу на

мою твердую, с базы протестантизма на базу православия..." Мы увидим далее в

том же письме, что Жуковский, нисколько не отставая от своего главного

призвания в жизни, т. е. переводя "Одиссею" и исполняя долг верного наставника

при детях своих, все-таки успевал духовное чтение усвоивать самому себе

посредством христианских рассуждений, впрочем недоконченных и неизданных.

Опять привожу его собственные слова в доказательство отрадной истины, мною

замеченной!.. "В последнее время, -- пишет он, -- в промежутках моего главного

труда, т. е. моего перевода "Одиссеи", я набросал на бумагу несколько разного

рода рассуждений в прозе5; в том числе есть некоторые содержания

христианского. Все это теперь пересматриваю и привожу в порядок. Мне

хотелось бы со временем выдать эти отрывки. Но мои рассуждения о предметах

христианства требуют особого пересмотра, надобно представить их на суд ума,

просвещенного ученым православием; я невежда в теологии: думаю, что можно

быть православным христианином и без обширной теологической учености; но

пустить в ход свои мысли должно только по прямой дороге, указанной нашею

церковью, а для этого нужен путеводитель опытный. Все, что церковь дала нам

один раз навсегда, то мы должны принять безусловно верою также один раз

навсегда. В это дело нашему уму не следует мешаться; ему принадлежит только

акт этого принятия, или, вернее, протокол этого принятия, и потом применение

его к практической жизни. Иной философии быть не может, как философия

христианская, которой смысл от Бога к Богу. Философия, истекающая из одного

ума, есть ложь. Пункт отбытия всякой философии (point de d'epart) должно быть

Откровение... У меня в виду со временем написать нечто под титулом: Философия

невежды. И этот титул будет чистая правда. Я совершенный невежда в

философии; немецкая философия была мне доселе и неизвестна и недоступна; на

старости лет нельзя пускаться в этот лабиринт: меня бы в нем целиком проглотил

минотавр немецкой метафизики -- сборное дитя Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля

и пр., и пр. Хочу попробовать, что могу написать на белой бумаге моего ума,

опираясь на одне откровенные, неотрицаемые истины христианства. Теперь за

этот труд приняться еще не могу! Я занят другим делом, азбукою; начал учить

сам свою дочку и хочу для нее составить полный курс домашнего

систематического, приготовительного учения, по собственной методе, которая

мне кажется весьма практическою..." Если не ошибаюсь, то нравственный облик

Жуковского как человека мыслящего и верующего, как нежного и заботливого

семьянина и вместе христианина, пользующегося временем для вечности, ясно

виднеется в приведенных нами отрывках последнего письма его ко мне. Из

небольшого абзаца читатели наши, конечно, выведут заключение, что собрание

всех писем незабвенного к друзьям было бы немалою услугою не только для

отечественной словесности, но вместе и для народного духа. По крайней мере, я

смею думать, что эта переписка, всегда искренняя, всегда обильная мыслию и