В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

Невозможно описать, до какой степени растерзана была душа его

скорбью, когда он возвратился сюда, проводивши драгоценный прах до

последнего земного жилища. Только тот может ясно представить его состояние,

кто знал трогательную привязанность его ко всему, доносившему до него

сладостный отзыв далеко отодвинувшегося детства и милых о нем воспоминаний.

Все письма его к родным наполнены умилительным лепетом этой младенческой

до старости души, отовсюду порывавшейся к первым ее друзьям, к первому ее

счастью. В 1824 году, после известия, что у А. П. Зонтаг родилась дочь,

Жуковский писал так: "Какая-то Немезида преследует меня31. Я наказан небом за

мою непростительную лень писать письма. Я точно писал к вам два раза по

получении известия о вашей крошке -- но вы не получали моих писем. Поделом

мне: но за что же вам огорчение? Ибо вам, верно, весело было бы слышать

поздравительный голос своего брата и друга. Итак, хотя поздно, поздравляю вас с

вашим милым товарищем. Дай Бог, чтобы она долго, долго жила на вашу радость;

чтобы пережила вас, но только тогда, когда вы уже будете довольны жизнью и

сами захотите в другую сторону. Когда-то увидимся мы в здешней стороне --

право, и надежды нет! Ваш прекрасный Крым как будто далекая мечта для меня.

Хотелось бы заглянуть в очарованный край -- далек! далек! Хотелось бы

взглянуть на вас, на моего представителя прежних, лучших лет, -- но нам суждено

стариться розно. Когда увидимся, то заметим друг на друге, что долго были в

разлуке. Перемены нравственной во мне не найдете -- тот же дитя, житель

уединения. Но теперешняя жизнь остановила меня на одном месте; я не

переменился и не подвинулся вперед, следовательно, остался назади -- а все

прежнее исчезло..."

XIV

Переход к новой, священной обязанности, к новым, важнейшим занятиям

стройно и твердо на одном предмете сосредоточил все помыслы, все заботы

высоко-прекрасной души поэта. Императору Николаю Павловичу, по вступлении

на престол, благоугодно было избрать его в наставники при воспитании великого

князя наследника. Может быть, после добродетельного Фенелона ни одно лицо не

приступало к исполнению этой должности с таким страхом и благоговением, как

Жуковский.

Его воображение, ум и сердце, измеряя великость предстоящего подвига,

уже заранее обнимали все его части, разлагали все в подробности, совокупляли в

целое -- и не было для них другой цели, кроме блага, чести и достоинства. Со

времени поступления в преподаватели русской словесности при великой княгине

он причислен был по службе к министерству народного просвещения и в 1823

году произведен сперва в коллежские асессоры, а после в надворные советники.

Ныне государь, в награду ревностной службы Жуковского, изволил пожаловать

ему орден св. Владимира 3-й степени. Некоторым образом можно заглянуть в

душу поэта нашего и усмотреть, что в ней происходило, когда прочитаем

следующие его строки из письма к одному другу: "Ваше письмо точно было голос

с того света32, а тем светом я называю нашу молодость, наше бывалое,

счастливое вместе. Как давно не говорили мы друг с другом! Как давно мы розно!

Неужели мы стали друг для друга чужие? Не я этот вопрос делаю! Я не могу его

сделать себе на ваш счет, ибо неестественно прийти ему в голову: сердце не

пропустит -- сердце, в котором всегда, всегда живо братское к вам чувство и

благодарность за ваше нежное товарищество в лучшие годы жизни, и дружба,

которая никогда не переставала быть чувством настоящим и не принадлежащим

одному воспоминанию. Но мы не пишем друг к другу -- вот настоящая разлука!

Мы не знаем, что с нами делается. Все, что нас окружает, чуждо для каждого из

нас. Чувствую это несчастье -- и никак не умею помочь ему. Со всеми моими у

меня одно! Сколько раз принимался начинать переписку -- и все понапрасну! Я от

этой болезни неизлечим и чувствую с горем, как она мучительна и убийственна.

Она клевещет на меня перед моими друзьями. Они полагают, что паралич,

заключающийся в одних моих пальцах, которые почти разучились водить пером в

последние дни, перешел в мою душу. Нет! душа еще жива, а письма не пишутся.

Теперь почти сделалось для меня невозможным сохранить какую-нибудь

точность в переписке. Моя настоящая должность берет все мое время. В голове

одна мысль, в душе одно желание! Не думавши не гадавши я сделался

наставником наследника престола. Какая забота и ответственность (не

ошибайтесь: наставником, а не воспитателем -- за последнее никогда бы не

позволил себе взяться)! Занятие, питательное для души!

Цель для целой остальной жизни! Чувствую ее великость и всеми

мыслями стремлюсь к ней! До сих пор я доволен успехом; но круг действия

беспрестанно будет расширяться! Занятий множество; надобно учить и учиться --

и время все захвачено. Прощай навсегда поэзия с рифмами! Поэзия другого рода

со мною, мне одному знакомая, понятная для одного меня, но для света

безмолвная. Ей должна быть посвящена вся остальная жизнь. Вам объяснять

этого нет нужды: мы с вами взросли на одних идеях. Итак, дайте мне отпуск

насчет моего письменного молчания и не наказывайте меня своим".