В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

Горациево правило: приятное с полезным. Переводы для особого назначения,

вылившиеся из-под пера поэта, он хранил как что-то освященное и потому

напечатал их в самом небольшом числе экземпляров. Они выходили тетрадками в

12-ю долю листа на прекрасной бумаге с белою оберткою, где стояла на двух

языках надпись: "Для немногих". В продаже никогда их не было. Их получили от

автора некоторые особы, дорогие для его сердца.

Вторая часть "Двенадцати спящих дев" кончена в 1817 году. Автор

напечатал всю балладу отдельно, прибавив, кроме посвящения "Вадима" Д. Н.

Блудову, стихи, которые написал перед своим "Фаустом" Гете23, когда кончил

"Елену". Жуковский воспользовался тем обстоятельством, что между началом и

окончанием баллады его также очутился значительный промежуток времени, как

и у Гете при сочинении знаменитой драмы. Конечно, никто не прочтет без

умиления этих очаровательных строк по-русски. В них есть места пленительнее

самого подлинника. Баллада же останется в литературе нашей самым живым,

самым верным отголоском прекрасной души поэта, когда все лучшие двигатели

вдохновения: молодость, любовь, чистота, набожность и сила, совокупно в ней

действовали.

Как писатель в прозе Жуковский занимает в нашей литературе одно из

первых мест. По своему призванию отдавшись вполне стихотворству, не много

успел он обработать прозаических сочинений; но и они показали в нем

законодателя прекрасного русского языка и светлого мыслителя. Пушкин, говоря

о критических его сочинениях, признавал в нем лучшего по этой части писателя в

России. Особенно драгоценны для нас, как образцы повествований, его переводы

повестей, помещенные им в "Вестнике Европы". Никто живее его не умел

чувствовать и вернее передавать красот местности, разнообразия характеров,

оттенков народности и других принадлежностей, которыми талант возвышает над

обыкновенными явлениями каждое свое создание. Итак, не удивительно, что

переводы и сочинения Жуковского в прозе начали являться в отдельных

изданиях. Первые напечатаны в 1816--1817 г., а вторые в 1818, в Москве. Здесь, в

Петербурге, готовили между тем второе издание его "Стихотворений", которое

тоже в 1818 году вышло в трех уже томах.

Успехи Жуковского в литературном мире привлекли к нему внимание

разных ученых обществ, которые, одно перед другим, спешили внести имя его в

свои летописи как имя члена своего. Так, например, в 1816 году это было в

Дерптском университете, в 1818 в Российской академии, в 1829 в Санкт-

Петербургском университете и проч.

XII

Как ни приятною казалась жизнь поэта, посвященная прекрасным трудам,

которые увенчиваемы были повсеместными успехами, однако же судьба умела

приготовить ему еще лучшие удовольствия. Наступил 1821 год -- и Жуковский, в

числе особ, сопровождавших великого князя, ныне благополучно царствующего

императора, и августейшую супругу его, отправился за границу. Не суетные

развлечения питали душу поэта: прекрасная природа повеяла на него

плодотворным вдохновением. Никогда поэтическая деятельность его не являлась

столь производительною, как в продолжение этой поездки. Он успел в один год,

не считая мелких стихотворений, подарить русской литературе три поэмы. Вот их

заглавия: "Орлеанская дева" Шиллера, "Пери и ангел" Мура и "Шильонский

узник" Байрона. Равные по своим поэтическим красотам, они представляют

удивительное разнообразие по самому характеру поэтов и по содержанию

стихотворений. Такое приобретение разветвило направление и нашей поэзии. Мы

особенно почувствовали успехи в языке нашем и в искусстве с появлением

"Орлеанской девы", соединяющей в себе все тоны поэзии и все очарование

драмы, развитой свободно и так счастливо примиряющей историю с поэзиею.

Великолепные празднества, приготовленные в Берлине в честь августейших

гостей, равно вдохновляли поэта. "Лалла Рук" Мура навела берлинский двор на

мысль устроить чудный маскарад в восточном вкусе24. Представление героини

поэмы удостоила принять на себя государыня великая княгиня. Стихи

Жуковского, изображающие Лалла Рук, восхитительны:

Мнил я быть в обетованной

Той земле, где вечный мир;

Мнил я зреть благоуханный.

Безмятежный Кашемир;

Видел я: торжествовали

Праздник розы и весны

И пришелицу встречали

Из далекой стороны.

И блистая, и пленяя --

Словно ангел неземной --

Непорочность молодая

Появилась предо мной;

Светлый завес покрывала

Отенял ее черты,

И застенчиво склоняла

Взор умильный с высоты.

Все -- и робкая стыдливость

Под сиянием венца,

И младенческая живость,

И величие лица,

И в чертах глубокость чувства

С безмятежной тишиной --

Все в ней было без искусства

Неописанной красой25.

Но когда он описывает ее как олицетворение самой поэзии, какой-то

обаятельный трепет чувствуется в сердце.

Так пролетела здесь, блистая

Востока пламенным венцом,

Богиня песней молодая

На паланкине золотом.

Как свежей утренней порою

В жемчуге утреннем цветы,

Она пленяла красотою,

Своей не зная красоты.

И нам с своей улыбкой ясной,

В своей веселости младой,

Она казалася прекрасной,

Всеобновляющей весной.

Сама гармония святая --

Ее нам мнилось бытие,

И мнилось, душу разрешая,

Манила в рай она ее.

При ней все наши мысли -- пенье!

И каждый звук ее речей,