В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

мой -- это терпение". Уже поздно вечером он сказал теще своей: "Теперь остается

только материальная борьба, душа уже готова!" Это были его последние слова75.

<...>

Если внимательно рассмотреть всю поэтическую деятельность

Жуковского, то нельзя не прийти к заключению, что он был преимущественно

поэтом личного чувства и, даже принимаясь за переводы с иностранных поэтов,

он выбирал те произведения, которые подходили к душевному его состоянию в

данный момент, и зачастую видоизменял содержание, согласуя его с тем, что сам

пережил. Схватывать явления жизни он не умел и мог произносить суждение

лишь там, где дело касалось искусства или прекрасного в природе. Жуковский не

обладал ни знанием людей, ни практическою мудростью. В деяниях людей он

инстинктивно угадывал сторону добра. При чрезвычайной доброте и благодушии

поэт деятельно не противодействовал злу, не выходил борцом против него, а

сторонился и как будто не замечал его. Презрение к недобрым людям он выражал

тем, что как будто не знал о их существовании.

Встречаясь с людьми, мало придававшими значения церковности, но в то

же время признававшими превосходство евангельского учения, Жуковский

никогда не имел повода подвергать их воззрения критическому анализу. Для него

религия была делом чувства, стремлением к добру -- к выполнению добрых дел.

Он верил в простоте сердца, и вера сама по себе, не по догматическим формам,

укрепляла его. Самые догматические формы и приемы религиозных фанатиков

его не интересовали, и он совершенно не замечал всех махинаций

фарисействующей братии.

Когда Жуковский, вследствие женитьбы своей и поселения на берегах

Рейна, попал в круг людей, анализировавших религию как бы при помощи весов и

микроскопа -- и поставивших мелкие и узкие результаты свои основами веры, --

поэт сначала поддался такому направлению. Исповедовали то все дорогие ему,

добрые люди, искренно убежденные в своей греховности, честно и

самоотверженно ведшие пропаганду своих несомненно добросовестных

воззрений. Но когда в Жуковском проснулось сомнение в истине такого

направления, когда ему стало ясным, что он погрешил против своего Бога, -- то в

окружавших его людях он не нашел ни понимания, ни поддержки и был тем

глубоко несчастлив. В это же время он сошелся ближе с Гоголем, которого

тревожили те же религиозные сомнения. Малообразованный, с спутанными

воззрениями на веру, Гоголь не мог внести успокоение и ясность в душу

Жуковского. Все более и более впадая в мистицизм, он возбуждал и в поэте один

внутренний разлад и внутреннее недовольство.

Но наконец Жуковскому удалось сделать усилие над собою, и он

вернулся, таким образом, к простоте веры своих молодых лет. Ему казалось, что

он, при ее помощи, счастливо избегнул скал и подводных мелей. Таково было

убеждение нашего друга, когда он достиг 68-го года своей жизни, с телом

ослабевшим, с опасностью ослепнуть. Поэтическое призвание его было

выполнено -- он сам приготовил к изданию все свои труды, -- оставалось

закончить некоторые педагогические работы и перевод "Илиады". В это время

стало изменять ему зрение. В темном покое слепой поэт ощутил воскрешение

прежних образов с большею силою и яркостью, и его "Агасфер" должен был

показать, как поэт, сквозь годы скорби и несчастия, может доходить до ясного

религиозного сознания -- до счастья и покоя. Смерть застала его именно за этим

трудом...

Автор настоящего очерка сочтет себя счастливым, если его перо, быть

может, послужит родине Жуковского средством к тому, чтобы сохранить надолго

дорогую память о ее поэте, оценить его превосходные душевные качества,

которыми была проникнута и самая его поэзия, и, наконец, ту пламенную любовь

к этой самой родине, которой он посвящал и всякую лучшую свою мысль, и

всякое лучшее свое чувство.

КОММЕНТАРИИ

Карл Карлович Зейдлиц (1798--1885) -- доктор медицины, воспитанник

Дерптского университета, ученик И. Ф. Мойера, автор нескольких работ по

медицине. Некоторое время (1821--1822) жил в доме у И. Ф. и М. А. Мойер

(урожд. Протасовой). Мария Андреевна нашла в нем преданнейшего друга, о чем

сообщала А. П. Киреевской и Жуковскому (УС, с. 256--257, 269--270). Зейдлиц

увидел впервые Жуковского еще в студенческие годы, но их дружеские

отношения складываются уже после смерти Маши, в 1823 г., а еще более

развиваются после 1829 г., когда Зейдлиц берет на себя заботу об А. А. Воейковой

(Салупере, с. 433--434). Жуковский высоко ценил порядочность, честность своего

дерптского друга, считая его "истинным ангелом-хранителем", "облегчителем

последних минут" Саши Воейковой, называл его письмо о последних ее минутах

"истинным благодеянием сердцу" (ПЖкТ, с. 251). При жизни Жуковский

поддерживал с Зейдлицем переписку, а после смерти завещал быть своим

душеприказчиком за его "совестливую точность".

После смерти Жуковского Зейдлиц, выйдя в отставку, берет на себя

миссию биографа поэта. Характеристику его жизни он дал в трех богатых по

материалу и проникнутых теплым чувством к другу сочинениях: 1) Очерк

развития поэтической деятельности В. А. Жуковского (ЖМНП. 1869); 2) Wassily