В аду цветы расти не должны (СИ)

I Wanted to Leave — SYML.

***

По Земле, говорят, гуляет притча.

По поверью на одном острове когда-то сосуществовало множество чувств: Счастье, Умение, Грусть, Любовь.

В один из дней Предчувствие в спешке прибежало рассказать, что остров этот вскоре уйдёт под воду.

Спешка и Торопливость сбежали первыми. А за ними и все остальные стали уплывать на лодках. Осталась лишь Любовь, желавшая пробыть там до последней секунды.

Вода безжалостно начала поглощать остров. И тогда Любовь взвыла о помощи. Богатство не смогло забрать Любовь, потому что среди золота и денег ей не было места. Счастье проплыло мимо, не обратив на зов внимание.

И все же Любовь была спасена. И решила она узнать у Знания, кто же ее спас. Знание, задумавшись, ответило:

— Время. Потому что лишь Время способно понять, насколько необходима и сильна Любовь.

***

Бель дрожит от холода. Душевного, пожирающего холода. Перед ней выбор. Ужасающий. Противный. Отвратительный.

Дождь смывает мгновенно ее слёзы, будто бы приказывая не плакать.

Тэхен с пистолетом в руках уверенно целится в грудь Юнги. Сколько же ненависти он чувствует, боли, вины, сожаления. Он отдал сестру убийце, позволил ей принять это чудовище, позволил жить в его доме. Он позволил Бель полюбить Юнги больше, чем его, больше, чем их родителей. Больше, чем кого-либо в этом мире.

Юнги молчит. Он принимает свою участь. Почему-то он всегда знал, что дети, внуки его жертв рано или поздно придут за ним. Но он никогда не знал, что в дитё одного из этих жертв он влюбится. Нет, это не просто любовь. Нет слова, чтобы описать то, что зарыто в его груди. Смерть его не пугает: он знаком с ней слишком долго, больше пугает одиночество, что он обязан «подарить» своей любимой.

1-2-3. Пуск.

Когда в тебя летит будь то пуля, будь то стрела, ты думаешь не о боли, что вот-вот тебя поглотит. Ты думаешь о том, что утром стоило допить свой кофе, сидя рядом с женой; стоило вчера ночью обнимать ее дольше, жертвуя своим сном; нужно было сотню раз сказать «люблю»; нужно было Гука обнять, похлопав по спине; нужно было попросить в сотый раз прощения у Хосока; нужно было вспомнить улыбку былую Чимина; и поблагодарить Мисук за заботу. Но в этом «прелесть» смерти. Ты никогда не знаешь, каким будет твоё последнее слово: «прости», «молю», «люблю», «ненавижу».

Бель стоит подарить Юнги прощальные объятия, в последний раз вдохнуть его запах, заглянуть в его глаза, в которых она всегда видела лишь себя, последний раз сказать ему «мой Дракон». И Бель спешит. И успевает.

«Мои глаза в тебя не влюблены

Твои пороки они видят ясно

Но сердце ни одной твоей вины

Не видит. И с глазами не согласно».{?}[Уильям Шекспир, «Сонет 141»]

Она улыбается, носом уткнувшись в его тёплую шею. Он такой родной, любимый «зверь». Теперь этот «зверь» каждую ночь выть будет от адской боли.

Юнги сжимает ее в объятиях. Меж пальцев сочится «жидкий рубин». Он поднимает руку, позволяя глазам «уверовать»: не его тело кровоточит, это его душа.

— Б-Бель…

Он впервые назвал ее так. И он бы хотел ещё тысячи раз произнести ее имя и услышать в ответ заветное: «Мой Дракон».

Но единственное, что она позволяет его ушам запомнить — ужасно-тихое «мой…». Последний вздох растворяется в шуме дождя.

— Нет! Нет! Только не это, только не так! Молю, молю, меня забери, смерть, меня бери. Всего меня. Прошу, — «раненный» воет, прижимая к себе такое податливое, слишком обмякшее тело, — Жизнь моя… Прошу тебя, нет. Пусть я ослепну, пусть умру здесь, рядом, но не ты. Только не ты, Бель!

Сколько он так сидел, прижимая к себе безмолвное, безвольное и уже мертвое тело? Дождь пропитал каждую его клетку. Теперь он ненавидеть будет такие дни: дождливые, холодные и одинокие.

Чонгук спешит к нему. Тянет за плечи, слезно, почти по-детски, умоляя его отпустить ее.

— Х-хён…

— Не трогайте! Мое! Не отдам! Ни смерти, ни Богу, ни Дьяволу, никому из вас не отдам. Вставай, жизнь моя. Давай же…

Он плачет. Да, так просто, навзрыд, умоляя и умирая.

— Наш сын, Бель, наш сын…

Юнги оседает на землю вместе с ней, раскачивает в объятиях словно ребёнка. Но лицо Бель не выражает от этого радости, ощущения уюта, оно стало вдруг «никаким». Будто все эмоции, что есть на земле, вдруг исчезли. Словно чистый холст: бери и рисуй. Так, наверное, бывает, когда смерть внезапна. Человек не успевает осознать, почувствовать, поверить в свой конец.

Смерть не всегда освобождение или наказание. Она может стать последним, тысячным способом выражения истинной, преданной любви.

***

Капля. Вторая.

Молния разрывает пополам серое небо. Вороны на ветвях голых деревьев стайкой взмывают вверх, и только один из них останавливается в воздухе, а затем подлетает к сидящему на коленях мужчине. Ворон будто бы сопереживает ему, чувствует сильные волны отрицательной, разрушающей энергии. Ворону эта энергия близка. Приземляется на деревянную крышку гроба.

Чёрные человеческие глаза проходятся по его крыльям, перьям, отливающим синевой. Птица, заметив другого подошедшего к ним мужчину, вскрикнув улетает прочь, бросая последний взгляд на Дракона.