В блокадном Ленинграде

Зимой к голоду прибавился холод. Поселились в кухне, где была печка, топили всем, что горело. Воду добывали из снега. Но одной водой сыт не будешь, а голод безжалостно косил людей. Помню, как принес дядя Илья, папин брат, немного конины. Он работал начальником пожарного подразделения. Видно, околела лошадь, служившая у пожарников.

А вот от кусочка собачатины мама отказалась. Соседи пустили под нож свою овчарку, предлагали маме, но та сказала, что не может есть того, кого хорошо знала при жизни. Соседи знали свою собаку еще лучше мамы, но съели все до последней косточки, еще и нахваливали, баранину, мол, напоминает.

Я помню, как часами лежала в голодном забытьи, обнявшись с сестренками, как мы ждали маму. Младшая Ниночка плакала, а я, прижав эту кроху, мою родную сестренку к груди, уговаривала: «Не плачь, Нина, скоро мама принесет нам хлеба». Все мысли были только об этом кусочке хлеба.

…В 43-м, после прорыва блокады, прибавили хлеба по карточкам, рыбу привезли из Мурманска, но сил жить уже не оставалось. Давно перестали укрываться в бомбоубежище во время налетов. Сначала бегали туда, как только звучал сигнал тревоги, но там приходилось часами стоять на ногах в ледяной воде, такое было наспех вырытое укрытие. После одного очень длительного налета, когда, смертельно усталые, не чувствуя ног, возвращались домой, мама сказала: «Больше вас туда не поведу». Прятались в своем доме под лестницей, а потом… «Какая разница, где нас накроет», — махнула рукой мама, и мы оставались лежать в кровати, чтобы не растерять крохи накопленного вместе тепла.

Так и жили-выживали, пока в апреле 43-го нас не вывезли из окружения. Ехали по Ладоге по льду, на наших глазах проваливались под лед машины, людей, пока машина медленно уходила под воду, спешно высаживали. Не все могли спастись. Тех, кому повезло, пересаживали на другие грузовики. Так и наш транспорт пополнился во время пути.

Когда проехали Ладогу, помню вкусный запах дыма от полевой кухни. В первой же встретившейся на пути полевой кухне военные дали нам полный котелок каши. Такое богатство! Мама осторожно кормила нас по ложечке, а мы кричали: «Дай! Дай! Дай еще! Еще дай! Ты жадина, мама! Жадина! Жадина!». «Нельзя сразу много», — увещевала мать, — с непривычки и умереть можно, я вам потом еще дам, попозже. Есть надо понемножку».

Помню, как один солдат взял меня на руки и спрашивает: «Девочка, сколько тебе лет?». Я говорить не могла от слабости, на пальцах показываю — восемь. Он заплакал, говорит: «Я думал, пять. У меня ведь дочка такая же»…

Из дневника Розина Валентина Павловича

Ленинград, 2.01.1942

Рыночные цены (примеры):

Хлеб — 100 г — 40 р.

Папиросы: «Беломор» — 1 п. — 15 р., «Звезда» — 10 р., «Прибой» — 10 р., «Норд» — 10 р., «Ракета» — 8 р.; табак — 1 пачка — 20–30 р.

Сахар, конфеты, масло — меняются только на хлеб.

Великолепные оленьи сапоги с меховыми вкладышами — 2 кг хлеба.

Пальто мужское демисезонное, польский драп — 1 кг хлеба.

Дрова 1 метр³ — 4 кг хлеба.

11.01.1942

Ленинград — кладбище живых трупов… Люди мрут как мухи! Многие знакомые уже ушли в вечность… Вась Васич… Бирк… Черт знает что такое, здоровые ребята, и так глупо погибают. Выходишь на улицу — наблюдаешь демонстрацию гробов, их так много, что волосы встают дыбом. Кое-как сколоченный, бесформенный ящик, двухместный, трехместный, и просто в тряпках завернутого везут на саночках. Куда ни глянешь: гробы, гробы… В среднем, на сегодня смертность составляет 9–10 тысяч человек. Трамваи уже давно не ходят. Голодные, обессиленные люди, еле переставляя ноги, плетутся порой через весь Ленинград. Жуть! Опухшие, с истощенными лицами, люди напоминают воскресших мертвецов. Воды нет, света нет, топлива нет. Коптилка с машинным маслом решает проблему освещения. Ночью в морозном воздухе царит симфония разрушения, варварски сносящая все пригодное для отопления: деревянные постройки, заборы и т. д. Растет преступность, отнимают карточки, хлеб, в любое время дня. В магазинах по карточкам многих продуктов нет. Надежды на прибавку — никакой. Чувствую себя херово, ноги отказываются ходить, у Н. ноги — как бревна. Игоря на улицу не выгонишь. Переживем…

21.01.1942

…Зимний вечер долгий. Чего только не передумаешь в течение него. Вспоминаешь о прошлом, анализируешь настоящее, думаешь о том, что тебя ждет впереди. Из всех дум одна крепче всех: как бы суметь пережить это тяжелое время, как бы разъяснить вопрос с едой. Все время хочется есть, с нетерпением ждешь 6 утра, чтобы скорее выкупить пайку хлеба.