— Мидон, а что такое валенки?
— А пес его знает! Хе-хе-хе… На политзанятиях говорили часть древнего латного доспеха…
Я повернулся к Свете и одними губами произнес:
— Они так до утра прокачиваться могут.
— Что ты предлагаешь? Пожаловаться в администрацию, что нам мобы спать мешают, шумят после одиннадцати?
Я пожал плечами и посмотрел на игроков. Мидон, сидя на своем щите, азартно гремел костями в каске. Цитамол же, судя по всему, солдатом был хреновым, потому что оружие свое побросал на берегу как попало и следить за ним явно не собирался.
Повинуясь внезапному порыву, я выскочил из-за камней и со всех ног кинулся к берегу. Ошалевшие скелеты еще только поднимались на ноги, когда меч Цитамола, рыбкой блеснув в воздухе, ушел в воду практически без брызг. Как чемпион мира по прыжкам в воду. Со щитом так красиво не получилось. Упав, он запрыгал по воде, как в древней детской игре «блинчики». «А хорошо закинул, далеко. Даже если полезут задолбаются нырять» — успел подумать я, прежде чем подбежавший Мидон ударом меча отправил меня на перерождение.
Возрождаться смысла не было, пока не утихнет устроенный мною шухер, поэтому я вылез из капсулы и, шаркая, отправился ставить чайник. Девчонки уже давно оборудовали в «игровой» нечто вроде кухонного уголка, где мы все перекусывали, когда не было желания тащиться в столовую. Алевтина сперва воспротивилась «разведению тараканов», но потом, убежденная нашими аргументами, все-таки дала добро. Более того, она даже распорядилась, чтобы нам туда приносили обед, что для меня, с моими ногами, было просто царским подарком.
Я уже съел йогурт и допивал чай, когда за занавеской послышался звук поднимающейся крышки капсулы, а потом раздался светин голос:
— Иди уже оживай, ушли они.
— Сильно гневаться изволили? — прихлебывая, поинтересовался я.
— Не то слово. Видел бы ты, как Цитамол твою тушку сапогами топтал. Говорю же, иди возрождаться, больно уж вид у тебя неэстетичный. Как зомбак из фильма ужасов.
— Да иду, иду…
Я, кряхтя, вылез из-за стола, и пошаркал к капсуле. Разговор продолжился уже на берегу.
— Оружие-то выловили?
— Не, не полезли. Они, по-моему, воды боятся, как мы огня. Ругались сильно, потом ушли. Цитамол чуть не плакал. Что это ты решил геройствовать и зверушку обижать?
— Да задолбала эта зверушка. Сколько дней уже из-за нее толком не высыпаемся. Может, его теперь на губу посадят, или в дисбат какой сдадут за утрату выданного казенного оружия.
— А ты страшный человек, Мить, — захихикала Света, — ради того, чтобы поспать сладенько, можно сказать, жизнь человеку сломал. Пойдет он сейчас на зону, и покатится по наклонной плоскости. Начнет бабушек через дорогу переводить и прочие пределы нравственного падения окружающей нечисти демонстрировать. Не жалко?
— Как говорилось в фильме нашей с тобой молодости, «не мы такие, жизнь такая»[122]. У моего любимого поэта про это есть хорошее четверостишие:
— Заболоцкий крут, кто спорит, — Светлана козырнула неожиданной компетентностью, — у него вообще с жутью все хорошо:
Мы сидели рядом на берегу, практически касаясь плечами. Дочитав, Светлана подтянула колени к подбородку, обняла их руками, и с неожиданной грустью произнесла:
— А здесь нет луны. Плохо, да? Представляешь сейчас бы луна над озером и лунная дорожка.
— Да здесь ничего нет, Света. Это морок, наваждение.
— Прекрати! — она дернула плечом.
— Ну пусть сказка. Иллюзия. Как хочешь назови. Помнишь, там дальше:
— Конечно, помню, — вздохнула она. — Как же вы, мужики, все-таки достаете иногда со своей рациональностью. Вот оно надо тебе сейчас за правду-матку бороться? Такая ночь чудесная.