В бой роковой...

Она перевела дыхание. Значит, не на смерть. Только у памятника Петру I вздрогнула: огромный бронзовый царь в офицерском мундире с оружием в руках на этот раз испугал ее своим грозным видом. Стоя на пятиметровом постаменте, выставив грудь и свирепо глядя перед собой, он, казалось, стремился подавить все вокруг. Вспомнились дни, когда Саня, ведя ее под руку мимо памятника, заговорил о самодержавии, о том, что оно не так могуче, как можно себе представить по этой скульптуре...

Мысли оборвались, как только увидела толпу. Да, по набережной вели заключенных. Их несколько десятков — без кандалов, но под усиленной охраной. По левой стороне двигалась другая толпа — родственники, друзья и, как водится, любопытные обыватели. За руку с сыном она протолкалась поближе, ища мужа, и вот увидала — он оглядывался во все стороны, вероятно, искал ее и детей. Лева не выдержал и вихрем — она и ахнуть не успела — мимо конвоиров влетел в колонну, прямо к отцу.

Александр Карпович, кажется, забыл о своем положении, увидев сынишку. На ходу подхватил его на руки, прижал к груди, поднял над собой.

Бурная радость арестанта и поднятый над колонной смеющийся мальчик потрясли заключенных и толпу. Даже охрана растерялась. Только через несколько мгновений конвойный офицер истошно завопил:

— Гони мальчишку, гони!

Отец, замедлив шаг, опустил сына и расцеловал его: «Передай поцелуй маме, пусть не волнуется. Ждите меня. Беги!»

— Ишь, как напугал их мой одиннадцатилетний сынишка, — проговорил Александр Карпович, вызвав одобрительные реплики окружающих.

Петровы продолжали подпольную работу. Володя занимался распространением политических книжек и остатков тиража листовок, припрятанных в сарае. Вручал их своим надежным товарищам, а то и братишке.

— Сможешь, Лева, к забору приклеить?

Мальчик в обиде:

— Подумаешь — дело!

— Не простое, Лева. Главное, чтоб никто не заметил.

И показал, как надо мазать клеем или жеваным хлебом листок и с маху лепить на стену. Выполнив задание, Лева приходил сияющим.

После ареста отца дети как-то сразу повзрослели, стали не по летам серьезными. Исчез заразительный смех, отошли куда-то в далекое прошлое и веселые шалости. Деловито обсуждали теперь события в городе, решали, что делать дальше.

Мать беспокоило, что Юрченков давно не заходит. Не стряслась ли какая беда?

— Попробуй найти его, Катя.

— Хорошо, мама.

Девушка встретила его на улице. Шел без своих светлорусых усов. Конечно же не по доброй воле, а по необходимости лишился их. И верно. Поравнявшись с Катей, он тихонько сказал:

— В Маймаксе за мной была слежка. Малярничаю в Соломбале.

После массовых арестов под угрозой оказались и Юрченков с Чуевым. Они хорошо понимали это. Коль взяли Прокашева, председателя их профсоюза, на очереди теперь, конечно, и они. Правда, у Чуева было неплохое прикрытие: мобилизованный в армию, он служил в автодивизиопе. Но, как заметил Григорий, Виктор стал сильно хандрить.

— Ты что?

— Не могу больше, Гриша.

Оказывается, автодивизион все больше нацеливается на охрану порядка в городе. Ему даются широкие права, вплоть до стрельбы по жителям. Пока они с Андреем Звейниэком занимались распространением листовок, можно еще было кое-как мириться с положением. Теперь листовки не выпускаются, и надежд попасть на фронт нет. Спрашивается, какой же он подпольщик? Один позор, и только. И Чуев готов был дезертировать. Юрченков возражал.

— Но ведь ты же дезертировал, — настаивал Виктор. — Из царского флота, поди, не легче было убегать?

— Легче, Виктор. У меня под боком Петроград был, а тебя весь Архангельск знает, не укроешься.

Юрченков предложил ему уволиться из армии по болезни.

— На свою беду, Гриша, ничем не страдаю.

— Кури чай, быстро застрадаешь.

С того времени табак в кисете Чуева был смешан с чаем.

Юрченков укреплял связи с матросами. Настроение у них боевое. Большинство готово хоть сейчас выйти из повиновения. Через надежного матроса Григорий попробовал восстановить связь с Николаевым, прерванную после гибели Боева. Но тот ответил, что в данное время сношения небезопасны, целесообразнее вести параллельную работу, для открытого выступления срок не пришел. Юрченков было обиделся, но потом мысленно похвалил Николаева за предусмотрительность. Заметив за собой слежку, ушел из Маймаксы и изменил свою внешность.

Неожиданно за малярное дело взялся и Чуев. Курение чая вызвало сердцебиение, и врач дал Виктору двухмесячный отпуск, во время которого он решил подработать.

Однако по мере того как приближался конец отпуска, он все больше задумывался о том, что в автодивизион возвращаться нельзя. Надо бежать. Теперь и Юрченков был согласен. К нему и на новом месте вроде стали приглядываться.

— Но ты учти, Виктор. Если нас схватят, тебя будут судить как дезертира. Куда строже, чем меня.

— Я это учитываю, Григорий... Думаю о другом: допустил я большую глупость, что не вступил в партию большевиков.

— Ну, это не беда. Пробьемся к своим, рекомендацию дам. Вступишь.

— А если не пробьемся?

— Что ж, Витя, ты выдержал испытание на большевика. Дело не в оформлении...

— Однако я хотел бы оформиться.