В бой роковой...

К концу 1914-го Нартина мобилизовали на фронт. Вернулся домой только после Октября 1917 года. Смита уже было не отличить от русского северянина. Освоил говор, привычки. Только в политике почти совсем не разбирался. Знал лишь, что царя свергли, а дальше все партии у него путались — эсеры, меньшевики, большевики. Подолгу просиживали вечерами. Павел Нартин учил его на своем опыте. Рассказывал, как листовками и живым словом большевики открывали глаза солдатам на фронте, о своем участии в Октябрьской социалистической революции в Петрограде, о Ленине, которого видел и слушал на съездах Советов.

Под влиянием Нартина Смит начал читать газеты, ходить на собрания и заседания местного Совета, выражать симпатии к большевикам. Первым испытанием для него явилась отправка команды в Германию после заключения Брестского мира. Не захотел он уезжать. Затем последовала интервенция. Смит как-то замкнулся, и Павел было засомневался в прочности его убеждений. Однажды Нартин почистил винтовку, с которой вернулся домой, и начал собираться в партизанский отряд. Пригласил и Смита, но тот сначала отмалчивался, потом пробурчал, что уедет в Пинегу.

Это совсем обескуражило Нартина. Ведь в Пинегу пришли войска интервентов. Правда, туда Майкла тянуло и раньше. Квартировал он там — до присылки команды в Немнюгу — у Марфы Серебренниковой, с которой сдружился. Говорили, что в Пинегу вместе с другими явился и американский отряд.

— К родичам, значит, потянуло? — поинтересовался Нартин.

Тот не смутился:

— Да, ты угадал — потянуло.

И глядя в глаза удивленного Павла, горячо заговорил. Он уверен: солдаты Америки пришли в Россию по недоразумению, их обманули. Если рассказать им обо всем, открыть правду — не будут воевать.

— Этим я и займусь в Пинеге. Сам же ты, Павел, говорил, как вел агитацию, как изменялись настроения солдат, когда им открывали глаза.

Нартин облегченно вздохнул:

— Черт ты этакий, чего ж сразу не сказал!

В день отъезда Майкл протянул руку:

— Знай, Паша, отныне родина моя — новая Россия.

Они обнялись.

Что ж, подумал Гагарин, выходит, Большаков подобрал себе надежного помощника. Ни Нартин, ни Гагарин не догадывались, что ведут речь об одном и том же человеке.

Молодая вдова Марфа Серебренникова встретила Майкла как родного. Много дум о нем передумала. Когда Смит квартировал у нее, чувствовала, что нравилась ему. Да и ей он понравился. Но у нее муж был на фронте. Вынула фотографию своего фронтовика, стала объяснять. Смит понял и потускнел взглядом. Таким и уехал. А через год пришло извещение о гибели мужа.

Все хотела как-то сообщить Майклу, да повод подходящий не находила. Останавливало и то, что он американец, рано или поздно уедет.

И вот теперь пожаловал сам, да еще как пожаловал-то — с порога объявил:

— Я к тебе совсем, Марфуша.

Они проговорили долго, зашла речь и об американских солдатах, прибывших сюда. Майкл оживился, начал расспрашивать, где они бывают, где живут, что поделывают.

Смит выбрал себе работу грузчика на пристани. Здесь почти все время бывали солдаты. Нередко их приводили, чтобы ускорить работы.

Вот пришли строем американские солдаты. Выгружали ящики с продовольствием и снаряжением. Смит таскал вместе с ними, прислушиваясь к разговорам. Уже до обеда определил, что многие солдаты недовольны своим пребыванием здесь. Наиболее активен был коренастый солдат, которого звали Ричардом. Он прямо говорил: пусть русские сами разбираются. Кое-кто поддерживал его, но нашлись и несогласные: большевики, мол, заодно с немцами, значит, воевать нужно.

Подхватывая ящики и тюки, солдаты подтрунивали друг над другом. Смит при острых словечках не в силах был сдерживаться и прыскал вместе со всеми.

— Слушай, Ричард, мне кажется, — этот русский грузчик понимает нас, — сказал один из солдат, кивая на Смита. Ричард отмахнулся и, похлопав Смита по плечу, произнес:

— Ты понимаешь, что наш смех сквозь слезы?

— Америка хорош, — по-русски ответил Смит, вызвав общий смех.

В конце разгрузки, когда солдаты пошли строиться, а Ричард укладывал последний тюк, Смит подошел к нему и ошеломил английской речью.

— Ричард, — сказал он, будто своему знакомому, — я — американец.

Солдат отдернул руку, чуть тюк не свалился, удивленно уставился на грузчика:

— Откуда? Как? Чего ж ты дурака валял?

— На твои вопросы я отвечу. Давай вечерком встретимся.

Смит назначил место и время встречи и попросил никому об этом не говорить.

Они встретились, и Смит пригласил солдата к себе. По дороге рассказывал, как служил на германском судне, был застигнут войной в Архангельске, интернирован, а теперь нашел подругу жизни.

Марфа напекла шанежек, поставила на стол квашеную капусту и бутылку самогона. За беседой они посидели часа три, пока позволяло солдатское время. Больше говорил Смит, объяснявший положение в России.

— Вот послушай, что заявил для печати глава американской миссии Красного креста полковник Томпсон. — Смит прочел: — «Россия не анархична. Россия не беззаконна. Ненавидимые большевики не друзья германцев и никогда такими не были».

— Это надо записать, Майкл.

— Запиши и прочти товарищам.