В боях за Молдавию. Книга 4

А в небе хищно, как на охоте, рыщут «мессеры». Стервятники охотятся за отходящими частями. На горизонте появляется черная точка. «Юнкерс». Сворачивать поздно, да и некуда. Заметит или не заметит? Точка растет, самолет снижается, делает разворот, другой. Из-под полуоткинутого фонаря кабины полощется иссиня-голубой шарф немецкого аса.

Маша поднимает над головой санитарную сумку с красным крестом. Летчик не мог не заметить ее сигналов. Но разве для бандитов существуют нормы! Свинцовый шов прошелся вдоль кузова. Дернулись и навечно застыли несколько тел. Маша плашмя падает на раненых, стараясь прикрыть их своим телом. Острая, жгучая боль погружает все в темноту.

Госпиталь. Тягостно ждать, пока рубцуются раны. Мучительно долго тянется время, когда ты познал короткое, емкое слово — ненависть!

Повязки сняты. И снова передовая.

Много грандиозных побед записано нашей армией в летопись священной войны. Но даже бывалые бойцы, участники других ожесточенных сражений, с уважением и гордостью смотрят на обладателей медали с зеленой полоской: «За оборону Сталинграда». Двадцатилетняя девушка выжила, выстояла в городе, где каждый камень окроплен кровью.

С боями пройдена Украина.

Апрель 1944 года. Вот она, израненная, испепеленная Молдавия, о которой Маша так много слышала.

Утром началось сражение за правобережный днестровский плацдарм. У каждого его участника свое восприятие, своя нацеленность.

— К тому времени, — рассказывает Мария Петровна, — я уже была лейтенантом, батальонным военфельдшером. Нам разъяснили задачу, четко распределили обязанности на все возможные повороты событий. Самые тяжелые минуты — ожидание сигнала. И поля, и река, и люди замерли в тревожном, щемящем сердце ожидании. Осознанность предстоящего побоища и тайная уверенность, что ты уцелеешь в нем, — вот ощущение перед атакой. Не знаю, сколько она длилась — в таких случаях утрачивается представление о времени, — но когда все это кончилось и ко мне вернулся слух, я услышала трель кузнечика. Это было нелепо, но не о себе я подумала, я удивилась, как он сохранился в этой огненной круговерти.

Десятки раненых вынесла под шквальным огнем с поля боя при захвате днестровского плацдарма военфельдшер Юликова.

Двадцать четвертого августа 1008-й стрелковый полк 266-й дивизии вышел на подступы к Кишиневу. Штурмовые группы при поддержке танков и авиации завязали бои в предместьях Старая Почта, Рышкановка, Скулянка. За мужество, проявленное в боях за освобождение Молдавии, двадцатидвухлетняя лейтенант Юликова была представлена к очередной награде — ордену Красной Звезды.

— В завершающей стадии разгрома ясско-кишиневской группировки, — вспоминает Мария Петровна, — нам, медслужащим, приходилось оказывать помощь не столько нашим солдатам, сколько немецким пленным…

Не ожесточилось, не озлобилось прошедшее сквозь смерти и ужасы войны сердце советского воина.

…И еще одна медаль прибавилась к многочисленным наградам Марии Петровны — медаль «За взятие Берлина».

Затухали уличные схватки. Только изредка постреливали запрятавшиеся по чердакам и подвалам обезумевшие смертники. И вдруг на мостовой разорвался шальной снаряд. Проходившего мимо старшину швырнуло под груженный боеприпасами транспортер. Воспламенился кузов, вот-вот начнут рваться снаряды. Первая мысль: «Бежать! Глупо погибать, когда окончена война». Но ее уже опережала другая: «Назад, под машиной солдат!» Маша бросается в огонь и взваливает на плечи раненого.

Но уйти удается недалеко: раздается страшный взрыв, и все катится в бездну. Снова госпиталь, а затем и известие о награждении орденом Отечественной войны II степени.

— Но самая высокая награда для военного медработника, — говорит физиотеравпевт Юликова — это спасенная жизнь.

Их много у этой скромной, застенчивой женщины.

Ночью, когда спят улицы и дети, у фронтовиков болят старые раны. Болят они и физической болью, и болью пережитого. Время неумолимо в своем движении вперед, но оно не властно над памятью.

Уходили на войну девчонки.

Памятник герою Д. ИЛЬЯШЕВИЧ, учитель

Возле Рашковской школы воздвигнут памятник Герою Советского Союза Федору Ивановичу Жарчинскому. На постаменте он — взрослый, солдат, а в моей памяти — мальчишка-одноклассник.

Дни в сентябре 1929 года стояли теплые. После уроков веселой ватагой мчались мы к Днестру. Раздевались у головастого камня, взбирались на вершину и прыгали в воду.

Это Федя придумал такие прыжки. Сам чаще всех лез на камень, проверял свою смелость.

А еще его тянуло к книгам. Любил рассказывать товарищам о прочитанном, знал много любопытных историй…

Несколько лет мы не виделись с Федей, а потом как-то встретились в Балте.

— Здорово! Какими судьбами? — удивился я.

Оказалось, приехал на экзаменационную сессию. Заочно учился и работал учителем.

Была у Феди педагогическая жилка, это точно, потому и рос быстро. Вскоре стал директором школы, в которой сам пять-шесть лет назад учился.