В большом чуждом мире

Бисмарк не выдержал и, осыпая индейца бранью, выхватил револьвер. Индеец выпустил веревку и убежал. Осел был старый, мохнатый, на редкость неповоротливый. Пришлось сесть на него вдвоем, одна бы Мельба не удержалась, и несчастный осел еле полз. Между тем горы заволакивал серый густой туман. Мельба все плакала; Бисмарк без особого успеха колотил пятками осла. Хлынул дождь, и осел вовсе остановился. Пончо промокли; ощутив на спине холодный компресс, Мельба совсем перестала владеть собой и все порывалась спрыгнуть на землю. К счастью, ливень быстро кончился, ветер разогнал облака, выглянуло солнце, но от ветра сильно ныла грудь. Мельба настолько отчаялась, что даже не обрадовалась показавшимся вдали деревьям и ярко-красным мокрым крышам. Бисмарк чувствовал, как ее трясет, как она содрогается от кашля. Осел повалился на землю от усталости. Но тут, к счастью, им повстречался «Ученый» — человек лет двадцати пяти, хотя с виду ему можно было дать все сорок, второй после Пьеролиста городской чудак. Он был сыном секретаря муниципалитета и в школе учился лучше всех, каждое слово зубрил наизусть. Его ставили всем в пример. После школы он принялся зубрить толковый словарь. Восхищались им уже меньше, а порою и смеялись. «Разве можно выучить словарь?» Зато крестьяне его обожали и окрестили Ученым. Он вечно бродил по окраинам с черным зонтиком и объемистым красным словарем, причем зонтик держал раскрытым и зиму и лето, должно быть, чтобы знания не улетучивались. Глядел он вверх, опасаясь нескромного взгляда, и твердил вслух слова, спотыкаясь о камни и топча посевы. Крестьяне говорили: «Ученый человек!..» Он уже дошел до буквы Г, в полной мере ощущал свою значительность и особенно возгордился, обнаружив, что похож на Сократа — такой же курносый. Вот и сейчас он прогуливался по окраине, когда Бисмарк громко окликнул его:

— Сеньор, сеньор!

Он с неудовольствием остановился и пронзил наглеца суровым взглядом, но, увидев, что это Бисмарк Руис, закрыл зонтик и важно приблизился. Мельба сидела у обочины и сильно кашляла; платье се было все в ослиной шерсти.

— Сеньор, у нас беда. К тому же осел упал, взгляните. Прошу вас о помощи…

Ученый не совсем понял, как он может заменить осла, и счел, что надо бы выражаться точнее, но простил Бисмарка, ибо тот был с виду уж очень несчастен. Адвокат и в самом деле был несчастен и настолько пал духом, что нс видел, как ушедший было индеец расталкивает своего осла.

— Почему сеньорита кашляет? — спросил Ученый.

— У нее, наверное, воспаление легких…

— Так, так… — Ученый подумал и сообщил: — Воспаление это излишнее скопление крови в каком-либо месте тела. Воспалительный — связанный с воспалением…

— Вы очень образованны, — заметил Бисмарк, — но сейчас я прошу нам помочь.

Курносый мудрец и несчастный адвокат понесли Мельбу на руках. Они часто останавливались и в город пришли затемно.

Мельба послала за барышнями Пименталь. Ветер, усталость и сырость сделали свое дело, у больной был жар, она харкала кровью. Лауре она подарила кошелек с пятью тысячами и еще до рассвета скончалась. Бисмарк плакал как дитя и клял судьбу. Ему стало совсем худо, когда он увидел, что посетители вечеринок па похороны не пришли. Он один отвез на кладбище свою возлюбленную, которая теперь стала всем в городе еще более чужой.

Дома его приняли без упреков. Бедная жена не сказала ни слова. Вскоре он пошел в контору. Жизнь снова стала обретать свой обычный ритм, потянулись унылые дни. Дел накопилось немало. Бисмарк взял одно и долго его читал. Писарь-каллиграф куда-то делся, и он принялся писать сам, словно возвращаясь из сновидений в тусклую повседневность: «Сеньору судье первой инстанции…»

Холодной безлунной ночью, когда дул сильный ветер, Аугусто с Маргичей сидели у озера. Аугусто напевал:

Золотая уточка
на седой волне,
ниспошли удачу
или денег мне,
Уточка озерная,
право, не скупись,
я ведь парень бедный,
и мне жизнь не в жизнь!

— Откуда это? — спросила Маргича.

— Отсюда, — ответил он и приложил руку к сердцу,

— А утка правда золотая?

— Да. Говорят, это озеро заколдовано…

Маргича стала думать о золоте. Оно красивое… И солнце золотое, и зерно, и монеты. А сейчас его нет, и всем плохо. Хотя им-то обоим хорошо, они друг друга любят.

Аугусто сказал:

— Уйду в сельву.

— В лес?

— Да, собирать каучук. За него много платят. А потом мы с тобой купим где-нибудь землю. Здесь добра не будет…

— А если я беременна?

— Оно и лучше, крепче будешь ждать.

— Возьми меня…

— Нельзя, там опасно, в сельве…

Аугусто выменял у общины буланого коня за свою долю зерна и еще двадцать солей, а Маргича пошла к некоей донье Фелипе за приворотной водой. Донья Фели-па сменила исчезнувшую Нашу; ведьмой она не была, но в травах разбиралась и лучше всего лечила любовные хвори. Потом вместе с Эулалией Маргича перечинила вещи Аугусто, приготовила еды на дорогу и, когда мать отвернулась, покропила водицей жареную курицу.

— Дай тебе бог, — сказал Росендо внуку.