В большом чуждом мире

Индеец Росендо Маки сунул мачете в кожаные ножны, привязанные к длинному черному ремню, который четко выделялся на широком многоцветном вязаном поясе. Он не знал, что делать, хотел было пойти дальше, но не смог, испугался. Он понял, что заросли у дороги очень густые, и змейка могла остаться там. Надо ее прикончить, ведь змея — дурная примета. Именно так от-колдовывались люди от филинов и змей. Росендо снял пончо, чтобы не зацепиться и не застрять в кустах, разулся, чтобы ступать потише, походил для хитрости туда-сюда и, обнажив мачете, нырнул в заросли. Если бы собратья по общине увидели, как он, в одной рубашке, рыщет в кустах, словно встревоженный пес, они бы сказали: «Что это с нашим алькальдом?[8] Не рехнулся ли на старости?» Он пробирался среди искривленных кустов с блестящими листьями и задевал головой за созревшие в свой час лиловые ягоды. Росендо любил их, но рвать не стал. Его зоркие, как у зверя, глаза блестели напряженно и гневно, высматривая каждый тайник, где шуршит муравей, несущий свою ношу, страстно жужжит шмель, прорастает зерно, оброненное птицей или перезрелым плодом, и неутомимый долгоносик прокладывает ход в земле. Вдруг вспорхнул воробей, и Росендо увидел гнездо, приютившееся меж веток, а в нем — двух голых, зябких птенцов, разевавших треугольные клювы. Он решил, что змея непременно здесь, неподалеку от беззащитных пташек. Сбежавший было родитель вернулся с супругой, и они запрыгали с ветки на ветку, страшась человека и не желая покидать детей. Человек же принялся искать с новым пылом, но змеи нигде не было. Он вышел из кустов, спрятал мачете в ножны, накинул яркое пончо и зашагал дальше.

Беда!

Он устал, голова у него горела и во рту пересохло. От поисков устать он не мог, и это его пугало. Должно быть, дело тут в дурном предчувствии. Он предчувствовал беду, нет — он знал и мучился несказанно. Вскоре он увидел еле сочащуюся струйку. Набрав в шляпу воды, он жадно выпил несколько глотков. Ему стало легче, и он пошел дальше чуть бодрее. Эта змея, думал он, просто увидела со склона воробьиное гнездо и поползла к добыче, а он совершенно случайно попался ей на пути. Вот и все. А может, она чуяла, что он здесь пройдет, и по вредности своей сказала: «Напугаю-ка я этого раба божьего». А с другой стороны, человек ведь чаще надеется, вот змея и решила: «Идет тут один, и не знает и знать не хочет своей беды. Предупрежу-ка я его!» Да, не иначе. От судьбы не уйдешь.

Беда, беда!

Росендо Маки был в горах, искал травы, настой из которых знахарка велела пить его старухе жене. Правда, он и просто хотел помериться силой со склонами и насмотреться на дали. Он любил просторы и величие Анд. Его радовал снежный пик Урпильяу, седой и вещий, словно мудрый старец; и яростная Уарка, непрестанно сражающаяся с тучами и ветром; и угловатый Уильок, на котором всегда спит па спине индеец; и гора, похожая на пуму, застывшую перед прыжком; и незлобивая, пузатая Сунн, которую презирают гордые соседи; и мирный Мамай, щеголяющий многоцветным нарядом посевов, среди которых лишь издали разглядишь полосу камней; и эта гора, и эта, и вон та… Он был индейцем, для него у всех этих гор была душа и воля, и он мог подолгу неотрывно глядеть на них, веря, что Анды знают чудесную тайну бытия. Глядел он на них со склона Руми — горы, увенчанной синим камнем, устремленным в небо, как копье. Она была не так высока, чтобы покрыться снегами, и не так мала, чтобы человек мог одолеть ее с одного раза. Все силы ее ушли в дерзновенную вершину, а ниже располагались скалы поменьше, полегче и потупее. «Руми» значит «камень», и склоны ее действительно усеяны иссиня-черными камнями. И как остроту пика смягчали те, меньшие скалы, так жесткая неприютность камней смягчалась и исчезала, если ты спускался с горы. Чем ниже, тем больше было кустов, травы, деревьев, посевов. По одному склону шла красивая расщелина, густо поросшая лесом и обильно орошенная чистой водой. Гора была доброй и суровой, упрямой и заботливой, важной и милостивой. Индеец Росендо Маки думал, что знает все сокровенное ее души и плоти, как себя самого. Нет, это не совсем верно, скажем лучше — он знал ее, как свою жену, ибо любовь способствует полноте обладания и познания. Только жена его состарилась и все болела, а гора не менялась. Росендо Маки думал порой: «Неужели земля лучше женщины?» Он никогда не додумывал до конца, но землю очень любил.

И вот когда он спускался с горы, змея переползла дорогу предвестницей беды. Дорога и сама вилась змеей, спускаясь все ниже по склону. Напрягая взор, Росендо Маки уже видел несколько крыш. Вдруг сладостный запах зрелой пшеницы разбился об его грудь и снова, зародившись где-то вдали, мягкой волной покатился к нему.