В большом чуждом мире

Лоренсо Медина исчез на два дня, а когда вернулся, почти никто его не узнал. Он сбрил усы и бородку, что было для него немалой жертвой, ибо он ухаживал за ними двадцать лет, с тех пор как перенял от какого-то революционера, чей портрет видел в книге… Бенито он поведал, что собирается принять участие в важном собрании и хочет, чтобы его не опознали, если дела обернутся плохо. Ему пришлось намазаться йодом, потому что в тех местах, где некогда росли бесценные усы и борода, кожа оказалась белее.

Голос Лоренсо Медины:

«Сеньор министр юстиции! Мы, нижеподписавшиеся, индейцы сельскохозяйственного имения Льяукан, от своего имени и от имени наших братьев, не умеющих поставить своей подписи, сообщаем Вам, что из-за гибели членов наших семей 3 декабря прошлого года, о которой Вам хорошо известно, мы не можем выполнить условий контрактов на земельные участки, занимаемые нами в имении. Мы вновь ходатайствуем перед Вами об освобождении нас от оплаты хотя бы в счет частичного возмещения ущерба от тех ужасных бесчинств, жертвами которых мы явились, поскольку правосудие действует с крайней медлительностью. Как было сказано в нашем прошлом обращении к Вам, мы ожидаем скорого своего освобождения, а до тех пор преданно просим Вашего содействия. И посему умоляем Вас решить наше дело по справедливости.

Имение Льяукан, 8 ноября 1915 года, Эулохио Гусман, Василио Чиса, Мануэль Пальма, Каталино Аталайя, Долорес Льямоктанта, Эухенио Гуаман, Эдуардо Мехиа, Себастьян Эухенио, Хосе Каррильо, Томас Котрина, Висенте Эспиноса, Крус Якупайко — по просьбе Ромуло Киито…»

Бенито прервал чтеца:

— Что, что? Ромуло Кинто?

— Да. Сказано: «Ромуло Киито».

— Ромуло Кинто — общинник из Руми…

— Наверное, ушел, раз он в Льяукане…

Глубокая тревога охватила Бенито. Он рассказал другу, почему сам вышел из общины и не мог туда вернуться.

Его отчим напился на праздник и стал кричать: «Сюда, в нашу общину, мы не должны допускать индейцев нечистой породы! Я сам выброшу первого!» Тут он пристал к Бенито, и тот одним ударом свалил его на землю. Отчим вытащил нож, Бенито — тоже. Он удивился, как послушна ему отточенная полоска стали. Прежде чем Бенито успел подумать, она погрузилась в грудь отчима. Тюрьмы у них не было, а в часовне, где обыкновенно запирали редких арестантов, в то время молился народ, и Бенито закрыли в одной из комнат у Росендо Маки. Община должна была сама его судить, но, с другой стороны, власти тоже могли заявить о своем священном праве вершить суд над «подданным». Часа в четыре на следующее утро Росендо вывел его за околицу. Белый конь, которого он позднее назвал Белолобым, — «До сих пор скучаю по этой животине», — уже стоял оседланный. Росендо сказал: «Только ты, я да бедная Паскуала, которая сейчас плачет, будем об этом знать. Я тебя отпускаю, сынок, потому что я не знаю, зачем государству наказывать индейцев, если оно не учит их обязанностям. Больше меня беспокоит община. Она вправе судить и, наверное, тебя оправдает, потому что тут не было злого умысла… Но если ты останешься здесь, из города придут тебя взять. Сенобио Гарсиа, несомненно, уже все знает. Мне бы хотелось выполнить свой долг перед общиной, но душа у меня болит, и я тебя отпускаю… Ну, ступай, сынок. Одной лошади не жалко. А если ты чувствуешь, что чем-то мне обязан, то обещай не впутываться куда не надо… Обещаешь?» — «Да, тайта…» — «Ну, иди и возвращайся, когда сможешь». Он дал ему сумку, в которой лежали одежда и еда, приготовленная Паскуалой, они обнялись на прощание, и Бенито поехал. Время от времени он оглядывался и видел, что Росендо идет за ним вслед. Так Бенито стал мыкаться по свету. Потом он укротил мула, познакомился с Онофре, и они долго были вместе, объезжали мулов в Тумиле, перегоняли скот, дошли до Уануко, а оттуда перебрались в Хунин. В один прекрасный день поезд высадил их на станции Десампарадос. Лима казалась ему очень далекой, и вот он шел по ее улицам. Онофре был грамотный и получил работу на соляных копях Уачо. А Бенито поступил в пекарню…

Если читатель помнит, мы все время откладывали рассказ об уходе Бенито из общины. Теперь, пронаблюдав его жизнь за много лет, мы считаем, что сами факты разъяснили все.

Бенито прибавил:

— Никогда я не забывал о добром старике. Я еще надеюсь с ним повидаться. Он крепкий, протянет лет сто. То, что я тебе рассказываю, случилось в тысяча девятьсот десятом году. Теперь я вернусь грамотным. Хочешь, повторю урок? Не думай, что я все пропускаю мимо ушей! Просто если я буду слишком с тобой соглашаться, пожалуй, ты меня впутаешь в какую-нибудь историю… А я хочу вернуться в общину.

— Потому ты и строил из себя простака?

— Да… А потом — мало ли что! Всего сразу не сообразишь. Столько нового: порт, город, Карбонелли, негритянка Панча, которая, скажу тебе, мне нравится, да и ты со своими профсоюзами и чтением, и эти статьи о страданиях народа, и Ромуло Кинто, — наверное, не наш, — и война где-то в мире, и все прочее… Подчас у меня голова кружится, и мое невежество очень меня тяготит…