В большом чуждом мире

Чоло метнул в него острый взгляд. Оба были сильны, а в ту минуту сила их удесятерилась. Тяжело дыша, раскачиваясь в седле и упираясь ногами в стремена, они вырывали друг у друга добычу, а копи бок о бок неслись вперед. Вдруг Бенито резко натянул узду, конь остановился, и чоло, не ожидавший этого, вылетел из седла. Он встал было па ноги, но Бенито рванул с места и ускакал со своей добычей. Тут подоспел и третий всадник, по корзинку отнимать не стал, и Бенито гордо проскакал меж столбами под восторженные крики толпы. Петушиная голова свисала набок. Все признали, что игра удалась на славу, и сам помещик, подойдя к Бенито, вручил ему чек на целый фунт и сказал: «Такие руки мне нужны». Хулиана поднесла ему чичи, и они вместе распороли рядно. В корзинке было ровно триста солей и дохлый петух.

Неспешно приблизились проигравшие. Взглянув на чоло, Бенито понял, что бой еще не кончился. Глаза у соперника были красны, как сгустки крови. Ссору затеять нетрудно — хотя бы вечером, на танцах, но Росендо когда-то говорил: «Если хочешь отблагодарить меня, помни: никогда не вмешивайся не в свое дело». Бенито пообещал, а нынче ему придется драться, и никто не знает, чем это кончится. Быть может, к тому он и добыл себе нож. Его снова станут преследовать, и на сей раз он и вправду будет виноват… Что ж, пока главное, чтобы конь отдохнул. Он отвел его в усадьбу, где жил, расседлал и пустил попастись, а потом нашел Хулиану и сказал ей: «Пошли, мне тут надоело». Она все поняла женским чутьем и спросила: «Драки боишься?» Бенито хотел бы победить соперника при ней, но подумал, что не стоит так рисковать ради девичьей причуды. Когда стемнело, он оседлал коня и уехал, зная, что его сочтут трусом. Он ехал на юг, все дальше и дальше.

Много лет с ним ничего не случалось, и работы выпадало много. Он искал счастья, но всюду находил одно и то же: во всех поместьях можно было прожить кое-как, а жизни настоящей не было. Иногда ему поручали объездить коня и платили двадцать солей, но это случалось редко, его считали чужаком и боялись, как бы он не оказался конокрадом. Так пересек он Анды в департаменте Ла-Либертад, и в памяти его запечатлелись красивые пейзажи, а в сердце неотступно жила тупая боль. Иногда где-нибудь на ярмарке он сходился с женщиной и тут же ее забывал. Зато он помнил склон горы, который едва удалось одолеть, хотя они с конем нередко спускались по склонам. Он и назывался Попробуй Сойди. Помнил он и деревушку Мольепата, где была хорошая глина и все поголовно гончарничали. Во двориках, на площади, на окрестных лужайках сушились кувшины, миски, тарелки и горшки всевозможных форм и размеров. Все там было гладкое и круглое. На галереях сидели мастера перед гончарным кругом и большой кучей черной глины. За околицей посуду обжигали, и она становилась рыжей, а потом ее складывали в корзины, на солому, и везли на ослах в другие места. Еще он помнил… да что там, все это ерунда.

Однажды совсем неожиданно он очутился у знаменитого ущелья Уайлас в департаменте Апкаш. По одну сторону были Черные Кордильеры с острыми пиками и металлической утробой, по другую — Белые, они повыше, увенчаны сверкающими шапками снега и так круты, что едва ли какой-нибудь конь провезет там человека. Парит над ними неприступный Уаскаран. Одна американка, мисс Пек, как раз тогда взобралась па вершину поменьше, которую и назвали в ее честь. Ну и женщина, посмелей мужчины!