В борьбе с большевизмом

Вы охотно “признали” императора Вильгельма II, так как он дал Вам пулеметы против того самого народа, от которого Вы в настоящее время ждете откровений и выявлений, и после того, как в течение семи лет он пропитался подобно губке красной, зловонной жидкостью, обильно источаемой кремлевской клоакой. Вы “признавали” и президента Вильсона, в расчете получить от него лишние комплекты штанов и портянок. Но когда нет налицо таких аргументов, как жандарм, пулемет и штаны, и Вы чувствуете свою безнаказанность, Вы пасуете перед чувством хотя бы простого уважения к Члену того Дома, на Который обрушились величайшие несчастья, и только потому, что наши Государи слишком доверяли монархистам Вашего толка, монархистам за страх, а не за совесть.

Но, если в настоящее время хотя Вы и далеки от карающей десницы законов Императорской России, то в лице тех, кто не “признает” своего Монарха, а присягает Ему и кто ясно сознает весь вред для ослабевшей эмиграции, наносимый Вашим жалом клеветы и злословия, так как «ех lingua stulta veniunt incommoda multa», в лице их Вы найдете людей, которые в любой момент напомнят Вам о забытых Вами чувствах рыцарской чести, долга и патриотизма.

Готовый к услугам В.К. Абданк-Коссовский, Председатель Марсельского Отдела Русского Легитимно-Монархического Союза.

25 октября 1924 г. г. Марсель».

Ответ, подтвержденный готовностью напомнить Краснову о том, что он генерал, а не танцор из вечерних дансингов, где рыцарская честь, долг и патриотизм измеряются суммами – довольно внушителен, вряд ли генерал Краснов не поймет, что его писания этого толка в дальнейшем не будут иметь цены и общественно бессмысленны…

Останавливаясь подробно на личности генерала Краснова, необходимо, однако, задать вопрос: «Как дошла ты до жизни такой?..

Все: и личная жизнь его в прошлом, и показная сторона (общественная), и служебный путь, разнообразно пройденный им, и литературные работы его – свидетельствует о том, что Краснов совмещает в себе честолюбие генерала и фантазии романиста, нарушающие целость его натуры, познания военные и некоторую литературную эрудицию. И тысячу раз прав Пушкин, утверждая, что

«В одну коляску впречь неможно

Коня и трепетную лань…»

Там, где возвышается голос генерала, где диктует железные формулы математик – не может быть места сентиментальному звуку флейты. Англичане говорят: «Сентиментальность стоит дорого и кроме того причиняет боль». Конечно, этот принцип они с нечеловеческой жестокостью провели в жизнь, применив его к русским страдальцам, ко всей России вообще, хотя бы тем, что намеренно закрывали уши, чтобы не слышать отчаянных зовов, обращенных к ним из недр России. История воздаст им должное без наших предвосхищений. Я возвращаюсь к генералу только потому, что он, гуманизируя, гибко толковал весь тот повседневный военно-политический материал, из которого при наличии честных монархических убеждений мог бы крайним напряжением воли создать что-нибудь полезное для Родины. Романист-фантазер, шаткий политик, просто человек с неустойчивой моралью сделал свое дело и отошел в сторону, умывая руки. Как пламенный поклонник внезапных жизненных изломов, любитель случайностей (безопасных для романиста), дающих ему фабулы для бульварных романов, он быстро увлекался всеми и вся.

Гром революции, ее вначале оглушительные раскаты, возможности поразительного возвышения и падения по государственной лестнице карьер, видимо, зажгли генерала Краснова, и он вскоре прицепил себе на грудь красный бант. Вот интересный рассказ «Очевидца», помещенный в № 64 газеты «Bеpa и Верность». Он рисует генерала в революционной обстановке довольно правдиво.

«Из незабвенного прошлого[65].

Два года тому назад вышло последнее письмо генерала Краснова казакам, в котором бывший атаман обещает казакам возвращение не позже весны домой и говорит, что заветная мечта каждого казака: впречь волов круторогих и выйти с плугом утром розовым, в степь бескрайнюю, полынью пахнувшую, – скоро осуществится, лишь бы не было розни в среде казачьей, да был бы девиз: “Здравствуй Царь Государь в кременной Москве, а мы казаченьки на Тихом Дону”. Потом ген. Краснов замолчал, по-видимому сконфузившись, что и вторая весна прошла, а на Россию нет надежд. В массах казачьих стали забывать о нем.

И вдруг как “удар бича”, раздалась статья Краснова в “Вечернем Времени”, призывающая к неповиновению законному Государю, местами противоречащая сама себе, напоминающая о необходимости свободного, народного “волеизъявления” и сеющая смуты и раздоры “там где должно быть полное единогласие”.