В бурном потоке

Ранкль потянулся к бутылке шампанского — он помнил, что там оставалась еще половина. Однако бутылка была пуста. И тут снова появилась «сильная личность». Он сердито оглянулся, ища кого-нибудь из персонала. Но никого не было. Зато блондинка усиленно старалась привлечь к себе его внимание. Она болтала ногами и так подмигивала Ранклю, что того в жар бросило. Он под столом слегка пнул Франца Фердинанда. Чертова баба, эта обер-баядерка! Кстати, как у господина filius’а обстоит дело с любовью? Он уже имел дело с женщиной по-настоящему? Хотя бы вот с таким белокурым воплощением греха, у которой есть за что подержаться? Ну? Хочешь — папа приведет ее?

Франц Фердинанд, который ничего не ощущал, кроме зияющей пустоты в душе, и чье лицо от усталости словно окаменело, с усилием состроил гримасу: не хочу утруждать тебя.

— Только, пожалуйста, без ложного стыда! Этого не должно быть между мужчинами, если они друзья. — Ранкль покосился в сторону стойки, желая подать блондинке сигнал.

И вот она уже стоит рядом с Ранклем и, видя его удивление, чуть не лопается со смеху. Она осыпает его звучными ласкательными именами, требует, чтобы он звал ее «Су», однако не от «Сусанна», а от «Сулейма» — цветок Востока. И не успел он дважды пробормотать «черт возьми» — как она уже сидит у него на коленях.

— Ты ведь не возражаешь, котик?

Ранкль — и возражать? Курам на смех. Правда, он представлял себе все это несколько иначе, но ведь Франц Фердинанд, ей-же-богу, задремал, тем более необходимо действовать энергично. Легко сказать — действовать с таким сладостным грузом на коленях… Хопля! Так, конечно, удобнее. И ему, естественно, захотелось еще глотнуть вина. Как? Новая бутылка уже пуста? Вот это лихо, черт побери… Стоп! Еще одну? Нет, так не годится. А что стоит эта, как ее… ну, все равно, эта шампулька? Сколько? Двести восемьдесят — бутылка? Прямо грабеж… Ах, вот что, после закрытия все вдвое дороже! Просто наглость! Куда, к дьяволу, запропастился управляющий? Этот мошенник, должно быть, воображает, что здесь сидят одни болваны, которых можно облапошивать, как ему угодно? Но он жестоко ошибается. Ранкль просто не заплатит… ого, молодчик еще нахальничает! Это уже переходит все границы. А что воображает о себе эта баба, это дерьмо… верно, он сказал дерьмо, а кому не нравится, пусть заявит, пощечин хватит… вот именно, пощечин или еще кое-чего в этом роде, что применяют в обращении со шлюхами и спекулянтской сволочью… вот именно — шлюхами и спекулянтами.

Брань, крик и сутолока прекратились так же быстро, как и возникли. На улице, пронзительно завизжав тормозами, остановился тяжелый грузовик. Дверь распахнулась. Кучка людей в униформах и в штатском, топая, вошла в ресторан.

— Полиция! Облава! Всем пройти с нами!

VI

Было уже отнюдь не раннее утро, когда отец и сын вышли из ворот полицейского управления. Стоял легкий туман. На ближайшем углу длинная очередь зябнущих людей ждала трамвая. Ранкль и Франц Фердинанд тоже встали в очередь, что произошло не без трений, ибо Ранкль тут же начал пререкаться с какой-то толстухой, у которой к отвороту пальто была прикреплена кокарда с тремя славянскими цветами — синим, белым и красным.

— Слушайте, вы, не лезьте вперед! Конечно, лезете! И так бесцеремонно, так невоспитанно, как может только…

Вагон трамвая, обвешанный гроздьями пассажиров, пристроившихся на подножках, прогрохотал мимо, не останавливаясь. Ожидавшие заворчали и задвигались. Толстуха начала громко по-чешски ругать и городское управление за экономию, и войну, и все это австро-венгерское болото.

Ранкль заявил, что не может допустить подобных разговоров. Стоявшие поблизости приняли сторону толстухи, стали угрожать ему кулаками и тростями. Однако появление вагона, который еще мог взять пассажиров, изменило ситуацию. Все ринулись к нему. Когда он, звоня, снова отошел, на стоянке осталось всего несколько человек и среди них — оба Ранкля. Толстуха стояла на задней площадке отходящего трамвая и насмешливо размахивала зонтом.

Часы на колокольнях Старого Места начали бить. Франц Фердинанд считал удары: раз, два, три… до семи. Он зевнул, поспешно прикрыл рукою рот и сказал с гримасой боли:

— Ой, как разболелась голова! Я чувствую себя совсем плохо. Ведь я сегодня могу не идти в школу, отец?

— Разумеется, ты пойдешь в школу, — прорычал Ранкль. Но тут он вспомнил, что ведь теперь они на дружеской ноге с сыном, и поэтому продолжал более мягко: — Легкое похмелье не может свалить с ног немецкого юношу. В армии еще не такое будет, а придется исполнять свои обязанности… Ну, пошли! Торчать здесь не имеет никакого смысла! Мы возьмем извозчика.