В бурном потоке

А поездка через Францию, охваченную лихорадкой первых военных дней! Чудо, что во всей этой сумятице дневник уцелел, хотя бы во время той истории в ресторане парижского Восточного вокзала, когда буфетчица натравила полицию на «шпионку» Валли. Не окажись поблизости шведский военный атташе Свен Хендриксен, краснощекий долговязый молодой человек, который уже в Каннах с робкой корректностью выказывал ей свою — о, такую платоническую — влюбленность… Словом — он оказался поблизости и спас не только Валли, но и ее дневник от лап комиссара тайной полиции и в собственной машине доставил ее в Женеву. Потом было ужасно трудно от него отвязаться, может быть, даже она нехорошо с ним поступила, а что ей было делать? Он больше подходил для роли конной статуи, чем для любовника. Но, к счастью, в Женеве оказалась Адриенна и сыграла роль пугала. Ни на что другое она все равно тогда не годилась, эта любимая кузина прежних времен. Интересно, сошлась она за это время с тем медиком из Сербии или Македонии, — она же в него тогда втюрилась! Ох, уж эта революционная романтика! Аскетическая жизнь в студенческих комнатенках с приготовлением обедов на вонючих спиртовках, дешевыми брошюрками о социализме и бесконечными дискуссиями о гегелевской философии и кризисе Интернационала! Притом Адриенна воображала, что это единственный образ жизни, достойный разумного человека. Потому и на Валли она смотрела сверху вниз, конечно, не показывая этого, но так было еще хуже. Настолько плохо, что Валли под конец сама почти запрезирала себя и серьезно подумывала о том, чтобы носить только закрытые блузки, не красить губы и изучать политическую экономию. Но затем ее вдруг охватил целительный приступ ярости, и она уехала — с таким скандалом, что о примирении с кузиной нечего было и думать. А ведь всего несколько лет назад ее и Адриенну еще называли неразлучными!.. Но такова жизнь. Ничто в ней не постоянно, все меняется. И человеческие отношения отнюдь не исключены из этого правила — увы и слава богу!

«Желанные перемены!» Эти слова то и дело попадались на страницах дневника. «Тут сказывается наследственный грех Рейтеров — страсть к новшествам!» — заметил бы по этому поводу дедушка. Ах, только он понял Валли, когда она через несколько недель после своего возвращения заявила, что больше в Праге выдержать не может, сыта по горло вязанием в дамском комитете помощи сиротам войны и всеми прочими патриотическими мероприятиями, вообще всей этой никчемной жизнью молодой дамы из общества. Благодаря содействию деда ее приняли тогда, почти без всяких формальностей, секретаршей к некоему подагрическому превосходительству, командовавшему санитарным поездом Мальтийского ордена.

Наивные восхваления службы, первой поездки в прифронтовой район — какими чуждыми кажутся они ей сейчас! И как скоро угасло воодушевление. После четвертой поездки она уже писала: «Служба надоела до смерти или вызывает отвращение. А свободное время? Даже объекты для флирта доставляются нам централизованно, подобно йоду и бумажным бинтам». И все-таки там она познакомилась с Рене. Но в Рене было что-то особенное, хотя, оказывается, именно это особенное и деквалифицирует его как любовника. О, господи, до чего все непонятно и нелепо!

Валли поискала свой серебряный карандашик, наконец нашла — он лежал вместе с бигуди. Карандаш был одним из немногих предметов, оставшихся ей на память о родителях. «À Louis de son amour aux yeux verts»[21], — было нацарапано беспомощными буквами на серебре. Валли долго смотрела на эту наивную надпись, затем попыталась представить себе безвременно скончавшуюся мать — «возлюбленную с зелеными глазами», это ей не удалось, она отогнала мысли о матери и вывела прямыми буквами, без наклона, под последней записью о предстоящей свадьбе военного времени:

«Ошибка в дислокации. В результате у меня одним опытом больше и одной возможностью выйти замуж меньше. Так покидаю я замок Хедервари и жалею только, что не смогу присутствовать, когда мой бывший жених и его мамаша обнаружат, что уже почти ощипанная ими жар-птица проскользнула у них между пальцами».

Она сунула дневник и кое-какие разбросанные мелочи в чемодан, накинула на плечи пальто и выскользнула в коридор. Дверь в комнату Рене была только притворена. Он играл на расстроенном рояле. Что это он там наигрывает одним пальцем — Шуберта или Легара? (Ничего другого он же не знает.) Оказалось, вальс Легара, один из самых старых. Под его звуки она танцевала еще в лицее. Вальс называется «Adieu, mon rêve» — «Прощай, моя мечта», это действительно неплохо подходит к данной ситуации! Проскользнув мимо двери, за которой бренчал ни о чем не подозревавший Рене, она состроила гримасу и послала ему воздушный поцелуй.