В чаще лесов

В поклаже нашего хозяйства осталась одна-единственная банка «Хемо». Непостижимо, как она могла сохраниться так долго. Во время полуденного отдыха мы усаживаемся, все девятеро, в глубокой, устланной сланцами ложбине, и Селия передает всем по очереди банку. По одной ложке без верха — словно она кормит маленьких детей; все следят за ртом, поглощающим содержимое ложки, — за ртом Гинто, ртом Леоноры, ртом Санди, за тонкой полоской губ на наших исхудалых лицах.

После этого у нас не остается уже ничего. В сумерки останавливаемся в каком-то месте, где кругом капает вода, сбрасываем поклажу, с трудом натягиваем «пончо». Валимся на землю, словно опавшие ветки, и, голодные, засыпаем.

113

Где-то на широких просторах идет борьба. Это борьба за умы, сердца и руки людей и ведется она на вспаханных полях и городских улицах, при помощи печатного слова или речей, произносимых перед толпой.

А как протекает эта борьба у нас здесь, в этом первозданном мире? Широкий размах событий, проблемы, волнующие страну, движение, объединяющее массы, — все это сводится здесь к таким имеющим жизненное для нас значение действиям, как неуверенный шаг по камням или смелая переправа через небольшой ручей. Мы торжествуем, высвобождая руку, запутавшуюся в цепких лианах. Борьба за человеческое достоинство сводится здесь к тому, чтобы суметь поднять отощавшее тело с травянистого ложа, а затем вновь лечь на каменистое. Можем ли мы добиваться здесь чего-то большего? Наша жизнь сейчас замкнута границами леса.

Наша борьба — это колонна из девяноста человек, мучительно плетущаяся в дикой глуши. Каждый день вижу ее впереди себя; оборачиваясь, вижу позади. Я — неотъемлем мая частица ее, передвигаюсь потому, что передвигается она. Все, что я когда-либо любил, что искал, к чему стремился, заключено в нашей колонне: весь смысл моего прошлого, будущего и оцепеневшего настоящего. В ней моя совесть и вера, моя надежда и животворная мечта.

Пока она живет и движется, я знаю, что также жив и в состоянии идти дальше.

114

В своей поступи жизнь неизменно балансирует на грани смерти, даже в городах, где никакой закон не в силах оградить людей от несчастных случаев на улицах и никакие правила не могут предупредить разрыв сердца. Все мы — пленники окружающего нас всеобъемлющего заговора смерти.

Никогда раньше я не ощущал столь сильно ничтожность человека в этом первозданном лесу. Жизнь ровно ничего не значит в его необъятном пространстве. Если бы нам суждено было свалиться здесь, то буйная лесная поросль просто закрыла бы нас навсегда.

Но мы идем, спотыкаемся, падаем, встаем и вновь идем пошатываясь, потому что не хотим примириться с мыслью о смерти. Не хотим свалиться и умереть. Разве можем мы умереть? Наше дело правое, а все, против чего мы боремся, — зло. В этом для нас моральное оправдание жизни и несгибаемый стимул. Каждый наш шаг, каждый вдох — еще один удар против отрицания жизни, воплощенного в системе колониализма.

115

Чаща лесов.

Сколько времени блуждаем мы уже по необъятным зеленым просторам? Или им вовсе нет конца? Мы выбираемся из леса на гребень какой-нибудь вершины, словно выходим из моря, а позади нас перекатываются зеленые волны; затем начинаем спускаться, и лес вновь смыкает свои волны над нами.

В мрачных ложбинах, где растительность доходит до плеч и переливается как река, я порой запутываюсь в колючих лианах и не могу двигаться дальше; ощущение такое, будто засасывают тебя какие-то зеленые плывуны и ты отчаянно бьешься, чтобы вырваться оттуда.

Лес принимает теперь разные обличья, то он кажется живым, то вновь безжизненным.

Порой он, как коварное существо, пытающееся подставить подножку или преградить путь. Спотыкаясь о корень, пинаю его за такое коварство. Натыкаясь на дерево, колочу рукой по зловредному стволу. Или обрушиваю ругань на колючее ползучее растение за его подлость.

Иной раз лес кажется мне символом колониализма, и все этапы нашего похода представляются эпизодами в длительной борьбе колониальных народов за свое освобождение. С трудом пробираясь через густые заросли в ложбине, я думаю: это борьба индонезийского народа за освобождение от оков голландцев; карабкаясь по огромным корням и камням, говорю себе — это Индия и ее народ преодолевают препятствия на пути к независимости; взбираясь на высокий крутой склон, воображаю — это Китай, Великий поход и борьба против цепных псов империализма.

Наконец, временами лес кажется воплощением всех зловредных сил, препятствующих прогрессу цивилизации, а я — человеком, с трудом прокладывающим путь через мрачную поросль невежества, нетерпимости и непонимания к светлому, просвещенному миру свободы и братства.

Все существование наполнилось теперь единым импульсом. Лес и борьба стали неразлучны.

116