В чаще лесов

Ползаем по камням в поисках улиток, присосавшихся к ним под водой, отламываем кончик раковины и высасываем из нее это плотное, тягучее, как резина, существо. Время от времени нам попадаются небольшие, с мягким панцирем крабы, величиной в 25-центовую монету. Мы разламываем панцирь и высасываем из них сок. Иногда «тамбелок» — желтоватые гусеницы, живущие в сгнивших деревьях, — жирные, извивающиеся существа, по вкусу напоминающие, пожалуй, яичницу-болтунью.

Чтобы оживить свои ощущения, я стараюсь фиксировать неустойчивое сознание на какой-нибудь яркой мысли. Такой движущей силой для меня становится чувство ненависти. Некоторые считают, что революционер должен быть объективен. А мною всегда руководило чувство любви к людям; именно любовью к людям бьется мое сердце. Но теперь, когда я судорожно прижимаюсь к стене каньона, хватаюсь за какой-нибудь камень или корень, то не чувство любви вселяет силу в мои пальцы, а ненависть — жгучая ненависть к тем жестоким и бесчувственным людям, что сеют смерть и причиняют страдания своим ближним.

Идет дождь. Всплывает золотистое солнце, но оно рассыпается серебром дождя. И так все время.

Прошло шестьдесят три дня с тех пор, как мы вышли в свой поход из «Тибета».

Наконец прибываем к излучине реки, где, ссутулясь под дождем, с винтовкой, свисающей с плеча, стоит один из наших товарищей, указывая нам путь. Машинально поворачиваем и ползем вверх. Страшная крутизна, грязь. Окровавленные руки.

Так перебираемся мы через гребень вершины, откуда видим совершенно открытый склон; к его краю лепятся бараки продовольственной базы, над ними, клубится дым.

117

Декабрь 1951 г.

Холодный ветер обдувает барак на вершине горы.

Идет дождь, холодно. Низко нависли облака, в лесу все время стоит туман, смешанный с дождем. Далеко внизу, сквозь деревья, растущие по крутому склону, видна вьющаяся лента реки. Мы не слышим ее грохота.

Какой далекой кажется отсюда происходящая борьба! Будто ее и не было вовсе. День за днем мы лежим здесь — Селия, я и три наших товарища — словно мертвые. Каждое движение требует длительного психического напряжения. Целый час нужно собираться с силами, чтобы выйти, волоча ноги, за дверь. Гляжу на себя в маленьком карманном зеркальце и прихожу в ужас: мое лицо стало похоже на обрез монеты в десять центов. Пытаемся с Селией сыграть в шахматы, но вынуждены бросить, так как не в состоянии обдумывать ходы. По ночам недвижно лежим рядом, все страсти в нас угасли.

Все остальные перебрались в низину, чтобы подкормиться в «баррио». Но я не могу этого сделать. Лицо с европейскими чертами сразу же бросится в глаза, пойдут слухи. В «баррио» трудно избежать любопытствующих взоров. Мы остаемся поэтому здесь и набираемся сил. Наша еда состоит преимущественно из корней и листьев «камоте».

В один из дней спускаюсь по тропинке к ручью, протекающему под нашим бараком. Светит солнце, и земля несколько просохла. Я иду медленно, держась за деревья и останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы передохнуть. Долго сижу у ручья, пристально глядя на воду. Что-то оттаивает в моей душе. Я вновь ощущаю красоту окружающего. Жизнь вернулась ко мне.

118

Январь 1952 г.

В середине января 1952 года мы переваливаем через вздыбленные горы, к востоку от Сибуль Спрингс, и спускаемся в провинцию Нуэва Эсиха. Прошло уже три месяца, как мы ушли из провинции Лагуна и голодного «Тибета».

Время несется, как разлившийся горный поток, а мы бредем по его течению.

В эту пору здесь, у стремительного ручья, нас должны были встретить товарищи из РЕКО. Натыкаемся на два заброшенных, полуразвалившихся барака. Ни одной живой души. Теперь так бывает часто: сначала планы, обещания, а затем безмолвная тишина, без вести пропавшие люди, несостоявшиеся встречи. Забираемся в бараки и ждем.

Проходят дни, но никто не является. Наш небольшой запас продуктов иссякает, риса больше нет, и мы вновь начинаем питаться «убодом».

Еще в декабре, будучи в Булакане, мы узнали о полной неудаче, постигшей наш курс на бойкот ноябрьских выборов. Даже в тех «баррио», где люди были готовы следовать этому курсу, их насильно сажали в армейские грузовики и доставляли к урнам, — заставляя регистрироваться и голосовать.

Меня преследуют мысли о нашем одиночестве. Уже несколько месяцев как мы, принимающие участие в борьбе не на жизнь, а на смерть, ничего не сделали для нее, если не считать отчаянных попыток выжить. Я жажду возможности вновь трудиться, посвятить себя полезной деятельности, чему угодно, только не ждать здесь, в безмолвной чаще леса, как ждут своего неотвратимого увядания деревья.