В чём измеряется нежность? (СИ)

Отвёл её домой. Снял с Мари верхнюю одежду и усадил на постель, машинально накинул на её плечи одеяло и принёс воды. Затем, ничего не сказав, развернулся и ушёл из дома, провожаемый вопрошающим взглядом Мари, не успевшей задать вопрос. Пройдя километр пути, немного пришёл в себя и вызвал такси. Глядя на хороводы огней из окна, он мысленно молился, чтобы правда оказалась безобиднее, чем в его воображении. Но как только ночь проглотила отъехавший автомобиль и Коннор оказался лицом к лицу с главным фасадом дома Роберта, к нему вернулся страх самого худшего. Холодный ветер в саду кусался и лаял, качал поникшие ветви облетевших кустов. В несколько шагов очутившись на пороге, Коннор заметил, что входная дверь была не заперта, и толкнул её. Гадкий смрад гнилой еды защипал в носу, а из колонок старого музыкального центра по-прежнему хрипло надрывалась легкомысленная песенка о роковой красавице Марии с заевшего компакт-диска. Медленно прошёл в гостиную, усмиряя дыхание и без конца сжимая и разжимая вспотевшие ладони. Прямо перед ним, на полу, показался свалявшийся ковёр: «Следы борьбы», ― с рабочей холодностью заключил про себя Коннор и бросил взгляд в сторону, где у стены валялась голая кукла с раскрошенным лицом. Запах перегара и немытого человеческого тела вызывал тошноту. Диван был усыпан сигаретным пеплом и окурками с алыми следами губ: «Помада Мари», ― подсказал несмолкающий разум. Подошёл к серванту с раскрытыми створками и обнаружил рядом с графином коньяка опрокинутый неподписанный пузырёк с бесцветным лекарственным препаратом. Испорченный диск засипел, скрипнул и запустил чудовищно бодрую песню по невесть которому кругу. Нервно мотнув головой, Коннор сорвался к музыкальному центру и стукнул кулаком по выключателю. Дом погрузился в угрюмую тишину.

Из приоткрытого кабинета маняще и жутко струилась полоска света настольной лампы. Объятый пугающим трепетом Коннор вошёл в комнату и обнаружил там беспорядок. Ящики шкафов и секретера выдвинуты, бумаги разбросаны по полу, стопка писем веером раскинулась подле стула, а на тяжёлом антикварном столе, обрамлённая свечением, как сказочный артефакт, лежала та загадочная увесистая тетрадь с атласной закладкой, которую Коннор увидел в руках хозяина дома в их последнюю встречу. На раскрытых страницах, вверху, красивым и несколько нервическим почерком значилось: «8-е декабря, 2021-й год». С любопытством прищурившись, взял тетрадь и скользнул взглядом по строчкам:

«Этот жалкий поцелуй сегодня убил меня. Убил все надежды десятка лет. Мне никогда больше не вернуться в тот волшебный миг, когда нам было по двенадцать, и Бет целовала меня тёплыми губами, пахнущими мятной жвачкой. Меня! Не моего никчёмного кузена! Боже, неужели такая, как она, могла влюбиться обалдуя вроде Роджера! Хочет быть женой скучного, обжирающегося пончиками копа? Просто смешно!»

Коннор принялся быстро перелистывать страницы, и все они сочились одинаковой болью долгих лет:

«…Как она могла?

…Неужели это конец?

…Почему я должен идти на эту идиотскую свадьбу?

…Больно. Больно. Больно.

…Скучаю. Плачу.

…Бет. Бет. Бет. Бет…»

Влажные дрожащие пальцы вдруг замерли на очередной дате в верхнем уголке ― сердце волнительно ударилось о грудную клетку; воспоминание ласково убрало детской рукой ему под шапку прядь волос, шмыгнуло покрасневшим носом, засияло мокрыми глазами.

«17-е ноября, 2040-й год.

Неужели я снова могу любить?

Я отравил её сон. Я вошёл в её кукольную спаленку. Я ласкал её, целовал. Ах, эти искусанные губки! Она и в девять лет уже женщина. Мария. Даже Бет не была настолько хороша в её возрасте… Я знаю меру. Знаю, когда нужно остановиться, ведь я не насильник. Её тело подождёт меня. Подождёт того мига, когда я смогу овладеть им. Безраздельно. Неужели жизнь может начаться в сорок? Кому расскажи ― не поверят! Да и кому такое можно поведать, не столкнувшись с осуждением? Лишь Фред меня и поймёт: он любит маленьких девочек больше, чем кто-либо на свете, и я сохранил его грязный секрет. Он просто обязан сохранить мой. Уверен, эта развратная рожа ещё и с удовольствием обо всём послушает.

Хочу самоудовлетвориться. Опять. Это уже будет пятый раз на дню. Я не могу перестать вспоминать сегодняшнюю ночь. Мария! Мария! Мария! Хочу выжечь это имя в подкорке. И нести его перед собой как самое грешное, самое святое знамя».

Остолбенел и с немым ужасом вновь и вновь лихорадочно изучал едва прочтённые строки. Его губы подрагивали от омерзения и боли. Жёлтое мерцание в виске обагрилось, в ушах раздавался звон, и бесконечность больных фантазий соскочила со страниц прямиком в изумлённый рассудок Коннора.

«…Я теперь и вовсе наловчился быть незаметным, неузнанным. Люблю её обнажённое хрупкое тело, удивлённые сонные стоны…

…Купил для неё самую красивую куклу! Марии должно понравиться. До чего же я плут!..

…Кто такой этот Коннор? Почему у моей любимой девочки все разговоры о нём?..

…Даже не примерила то платье, что я подарил ей на Рождество! Режет меня, терзает, плюёт в меня и смеётся. Маленькая гадина!..