В чём измеряется нежность? (СИ)

…Моя любимая девочка растёт. Сегодня ночью впервые видел, как она ласкает себя. Ей уже четырнадцать, и Мария стала похожа на потаскушку, но мне это даже понравилось. Вот бы клятого Коннора не стало! Что она в нём нашла? Милое личико и пустые разговорчики? Утром сумасбродила в моём доме, стояла вполоборота с венком на голове ― воплощение красоты! А потом упорхнула в его руки. Готов поклясться, они друг с другом спят: он прикоснулся к её венку, как к обнажённой девичьей груди…

…Позавчера ночью снова был в темноте её кукольной комнатки, я раздел её целиком. Целиком! Мария уже такая взрослая. Такая женственная грудка. Мой язык был жаден. Она жалобно стонала, что-то бессвязно бурча. И опять звала своего поганого Коннора. Она постоянно бормочет о нём. Нашла себе святыню!..

…Меня пожирают фантазии. Как я приезжаю за моим сокровищем, краду из чужого дома, привожу к себе и закрываю на тысячу замков, чтобы пировать над её телом…

23-е октября, 2050-й год.

Я сделал это. Я взял её. Без дозволения, без лишних прелюдий. Пишу сейчас это, чтобы похвастаться перед самим собой. Чтобы порадоваться. Но почему я не могу?

Раньше так гордился тем, что не животное, потому что никогда не позволял себе овладеть Марией…

Ну же! Скажи уже прямо!.. Ты изнасиловал её. Она лежит в гостиной на полу. Голая, безвольная, отравленная. Я никогда не представлял это ВОТ ТАК. В моих мечтах Мария была счастлива. Она хотела меня…

Я трахнул её, потому что снова услышал из её уст это имя. Проклятое имя, гори оно в аду! Даже когда я был в ней, Мария пыталась его произнести.

Она просила его о помощи. Как будто это я мерзкий гадёныш, а не её пластмассовый уродец!

Но ведь я и есть гадёныш… Я распял её, убил, искалечил. В грязной, вонючей гостиной. На этом самом ковре».

Опустил окаменевшие руки, и дневник с глухим шелестом приземлился ему под ноги. Красный огонёк диода пришёл в неугомонное движение. Коннора трясло. Вцепился пальцами в волосы и с силой потянул их до кромсающей боли, открыл рот, но не смог прокричать ― связки словно прилипли к глотке, а в лёгких иссяк кислород. Ему мерещились под прикрытыми веками бегущие цифровые строчки, и машина внутри него стремилась подчиниться единственному приказу: «Выполнить задачу ― уничтожить!» ― а человек кричал от горя: «Убью! Прикончу! Пристрелю!»

Его лицо сделалось неподвижным, безжизненным, тело охватила лишь одна цель. Коннор поднялся наверх и толкнул дверь в спальню Роба. Хозяин дома лежал на постели в распахнутом халате и сонно похрапывал, дергая ступнёй. Неужели он мог уснуть после того, что натворил? Адреналин налил кровью мышцы, и Коннор с немыслимой силой схватил Роберта за грудки, стащил с кровати и швырнул головой в трухлявые полки, усеянные голыми куклами. Хлипкие доски и игрушки рухнули вниз. От неожиданности Роб заверещал жалким, каким-то вовсе не своим голосом. «Кто здесь?! Я ничего не сделал!» ― вопил он, пытаясь подняться, но почувствовал сильный удар ногой в живот. Воздев испуганные глаза, он разглядел в темноте адское кровавое свечение. Это был демон. Демон нового человеческого мира с багряным нимбом из искусственного света. Роберт жалобно простонал и пополз к двери, задыхаясь от страха и нестерпимой боли. Демон смотрел ему в спину. Должно быть, насмехался над его беспомощностью и выжидал удобного момента, чтобы нанести очередной удар.

― Я вызову полицию! ― прокряхтел сквозь слёзы Роберт, вылезая на свет.

― Полиция уже здесь. ― Коннор вышел следом и увидел в глазах своей жертвы животный ужас и изумление.

― Ч-что?..

― Ты никогда не упускал возможности напомнить мне, что я машина… ― Стальной насмешливый тон. Опустился перед Робертом на одно колено, злобно ощерившись. ― Пусть ты будешь прав. Я машина, и сейчас моя задача ― уничтожить тебя.

Сжав ладонь, Коннор замахнулся и впечатал кулак в челюсть врага. Он не обращал внимания на боль, не чувствовал страха и вины. Он ударил снова. И снова. Рассёк Роберту бровь, и тот так громко взвыл, что по дому разнеслось звучное дикое эхо. Паук попятился к лестнице в безнадёжной попытке удрать; отчего-то стыдливо прикрывал свою наготу, и его жалкий вид разозлил Коннора лишь сильнее. Прокричал, как зверь и, спотыкаясь, подлетел к Робу, принявшись наносить ему по лицу удар за ударом, пока собственная кровь на облезших костяшках не начала смешиваться с чужой. Пыльная бабушкина дребедень с аристократическим равнодушием взирала, как из хозяина дома вышибают дух.

Коннор устал. Держась за ворот халата, размазал по своему лицу кровь тыльной стороной ладони, зажмурился и под прикрытыми веками увидел дорогую Мари ― одинокого грустного ребёнка, лишившегося матери. Она стояла в чёрном платье и домашних тапочках, ловя ртом снежинки.

«А куда ты шёл? А можно с тобой?» ― звенел в ледяном воздухе её печальный голосок.