В чужой монастырь, или как я хотел убить Оле Нидала.

Но вот буддисты мне не понравились совсем. В 1991-м, кажется, году я встретился с ними впервые. Одна из моих приятельниц зазвала меня на лекцию буддийского ламы, датчанина по имени Оле Нидал. Я увидел крепко скроенного пятидесятилетнего человека с шварцнеггеровским ежиком на голове, белозубой улыбкой и довольно симпатичным лицом, хотя и больно уж голливудским и часто улыбающимся на мой русский вкус. Смысл лекции, который я частично уловил сквозь навеваемый на меня любыми многолюдными действами сон, плюс чудовищный перевод черноусого ученика (старательной, а потому комичной копии учителя) состоял в том, что в Тибете лектор научился действенным практикам, и может их передать, для чего ему необходимо срезать с новообращенных голов прядку волос (ух ты, вуду, сразу мелькнуло в моей ехидной голове) и приложить к макушке могущественный предмет, произнося несколько тибетских слов. После этого ученики могут научиться правильным медитациям, причем должны для начала совершить 111 111 «простираний» (поклонов с ритуальными жестами и пластанием по полу). По настоянию своей знакомой я подставил голову под щелк ножниц (вместе с половиной зала, отстояв двадцатиминутную очередь), получил оберегающую веревочку и имя, Карма Дордже, выведенное торопливым почерком на бумажке с красивой завитушкой (новообращенные дамы нарекались Кармами Пемами). Вся эта процедура называлась прибежищем, и произносимые тибетские слова означали «Я получаю прибежище в дхарме (буддийском учении), ламе (учителе) и сангхе (единоверцах)».

Но кое-что из сказанного было вполне нормальным, человеческим, особенно во вступительной части, когда еще не дошло до санскрита. Люди страдают, потому что сами порождают причины страдания, а они – в человеческих головах. Бесполезно добиваться жизненных благ, потому что скопленное не утащишь в могилу. Если ты боишься, злишься, ревнуешь, то стоит лишь перестать относиться к себе серьезно, и, сделав легкое усилие, перенести центр вселенной из себя куда-нибудь еще, как эти чувства сразу теряют свою важность. И так далее.

Поэтому я взялся за нидаловскую книжку «В поисках алмазного пути», (хороший образец приключенческой литературы, испорченный тем же черноусым переводчиком, про шестидесятые и путешествия датских хиппи-психоделиков в Индию и Непал за гашишем; далее ламы, монастыри и чудеса). Ух ты, подумал я.

В результате несколько раз я заявлял при случае: «я – буддист», испытывая при этом смущение самозванства, и, чтоб от него избавиться, попытался перейти на «серьезные» труды Нидала, но мне стало скучно – хотя я честно пытался пробудить в себе интерес к описаниям тибетских обрядов, а тут еще и санскрит с тибетским, и вся эта смешная арифметика (шестнадцатеричный путь… 60 условий способствующих и 78 препятствий и т.д.)… К тому же раздражало повальное буддийское помешательство многих, когда знакомый тебе  живой человек вдруг теряет способность говорить незаученно, и просто озвучивает содержание прочитанного). Бездумная такая стадность в области, которая, вроде бы, должна быть внутренней тайной каждого, взятого по отдельности, выхваченного из толпы…

В общем-то, на этом все и кончилось. Про книжки Нидала я благополучно забыл, и даже любимые мной сутры были под этим неприятным впечатлением отложены. Дальше начались совсем другие времена, и меня интересовало другое. Хотя частенько кто-то из друзей начинал проявлять знакомые симптомы (нидаловский буддизм, тем временем, крепчал), я не обращал на это внимания, считая модной блажью, да и вообще было наплевать.

... а тут я угодил в самый что ни на есть разбуддизм, вот это да!

* * *

Утро спокойно и безветренно, ночные неудобства позади, и мы попиваем чаек сидя на своем возвышении и смотрим что там внизу. А там явное оживление – горластые человечки стучат молотками по колышкам своих палаток, мельтеша бледными северными коленями. Первые гости.

Зайдя в дом, мы узнаем что работы для нас нет и спускаемся на паркинг поискать машину до Торро-дель-Мар, искупаться, да и вообще оглядеться. Довольно скоро отыскивается едущая в Торро за продуктами немка, и мы петляем по извилистой дороге вниз, рассматриваем наконец-то окрестности (белая дорога, камни, несколько деревень). Но море разочаровывает: внизу дуют холодные ветра, что вместе с жарким солнцем оставляет странное ощущение контрастного душа. Мы бродим среди туристских многоэтажек, потом пересекаем пальмовую набережную и вязнем в глубоком песке, среди мертвых лежаков, кабинок для переодевания, одинокого зашторенного киоска с мороженым и колой, банок, бутылок и мусора, поднятый ветром песок повсюду, в волосах, в глазах, за шиворотом…

Находим открытый даже в сиесту супермаркет, и покупаем два картонных пакета вина “Don Simon”, и еще дешевые сандалии, тяжелые ботинки, в которых я приехал из слякотной России, уже тяжелы.