В дебрях Африки

На другой день мы завтракали в прежнем лагере у водопада, где зарыли тогда свои лопатки и некоторые другие вещи, которые нам не под силу было нести. Разыскали место, где все это было спрятано, и увидели, что десять слоновых клыков утащены беглыми из нашего отряда, а остальное разобрано туземцами. Поздно вечером дошли до водопадов Басопо. Между верхним и нижним водопадами занзибарцы на шли в мелких притоках, изливающихся в Итури, несколько запрятанных челноков и с радостью залезли в них, что было с их стороны крайне опрометчиво; они сами испытали уже, как опасно пускаться по протокам и рукавам у водопада Басопо, но все-таки отправились с веселыми криками по бешеным быстринам, при этом погибли один занзибарец и один мальчик, прислужник солдата Эмина-паши. В погибшем челноке находились также двое солдат паши, оба они потеряли свои ружья и сумки, а сами едва успели спастись.

Двое занзибарцев, по имени Джума и Нессиб, отлучились из отряда и не возвращались целый день. Поэтому мы вынуждены были 24-го числа сделать остановку и послали разыскивать их. К вечеру партия вернулась, не найдя их, но часом позже мы повскакали с Мест, услышав над своими головами свист пули. Бросились искать виновного, и оказалось, что это Нессиб вместе с товарищем возвращался в лагерь. Он объяснил, что, заметив одного из наших людей, прятавшегося в кустах как раз перед самым лагерем, принял его за дикаря и потому выстрелил. Но мы еще больше удивились, когда узнали, зачем они отлучились: Нессиб и Джума завидели в стороне отличную банановую рощу, отправились туда, набрали плодов и уселись чистить их и сушить про запас. Эта операция взяла у них по крайне мере восемнадцать часов, а когда они ее кончили и пошли искать дорогу, то сначала никак не могли найти следов… двухсот человек. Трудно решить в этом случае, чему больше удивляться, — этим ли двум дуракам, которые залезли в чужую плантацию, принадлежавшую людоедам, и безмятежно сидели там, тогда как известно, что по уходе каравана дикари всегда выслеживают отсталых и непременно на них вымещают свою злобу, или тому, что дикари на этот раз так перетрусили и сплоховали.

25-го ночевали, не доходя до небольших порогов Бавикаи, а на другой день вступили в многолюдный округ Аведжили, против впадения Непоко в Итури, и стали лагерем в той самой деревне, где в прошлом году доктор Пэрк так искусно ампутировал ногу одному из несчастных занзибарцев.

Никогда еще бедствия лесного похода не расстраивали меня так, как в этот день. Я сам до такой степени исхудал и ослабел благодаря исключительно плохой растительной пище, что сделался как-то особенно ко всему чувствителен. В ту пору в отряде было человек тридцать мади, совершенно обнаженных и едва живых. Первоначальный черный цвет их кожи перешел в пепельно-серый; все кости до того торчали, что даже удивительно было, как эти остовы могут еще передвигаться. Почти каждый из них страдал какою-нибудь безобразной болезнью, всевозможные наросты, стертые, расцарапанные спины, гнойные нарывы попадались беспрестанно; иные же одержимы хроническим кровавым поносом и от скудного питания достигли последней степени хилости.

Мне достаточно было взглянуть на них и услышать противный запах, который они распространяли, чтобы задохнуться и почувствовать судорогу в горле. Кроме того, почва под ногами была усеяна гниющими и преющими растительными остатками; жара, духота, раскаленный воздух наполнен миазмами от мириадов насекомых, листьев, веток и всякой дряни. На каждом шагу то головой ударишься о толстую лиану, то по затылку до крови царапнет пальмовая колючка, то руку занозишь о шипы встречного куста, то гигантский репейник заденет за платье и держит так, что насилу выдерешься. Насекомые бесчисленных пород и сортов также способствуют моему злополучию, в особенности эти гладкие черные муравьи, которые водятся на змеином дереве; когда идешь под тенью его листвы, они ухитряются непременно упасть на человека и жалят хуже всякой осы или красного муравья; укушенное место тотчас пухнет, кожа бледнеет, и вскакивает большой пузырь. Нечего говорить, что и других родов было довольно — черных, желтых, красных и всяких: они массами ползли поперек дороги или же облепляли каждое дерево, каждое малейшее растение. Все, что представлялось зрению, обонянию, осязанию изо дня в день, с часу на час, приносило с собою какую-нибудь досаду, неудобство или огорчение, что при настоящем моем изнурении и упадке духа было почти невыносимо. Ум был в постоянной и напряженной тревоге по поводу моих двадцати отборных молодцов, посланных гонцами к Бартлоту, да и по поводу самого майора с арьергардом. Уже месяц как я не ел ничего мясного, питаясь исключительно бананами, и как ни старался повар разнообразить их приготовление, но они мне просто опротивели. Мои мышцы стали совсем тонкие и вялые, точно во мне только и остались одни жилы и сухожилия; на ходу я весь дрожал, и мои внутренности взывали о кусочке мяса.