В дельте Лены

Мы встречали множество ссыльных – мужчин, женщин и детей, партиями от двух до пятисот человек, устало бредущими в сторону Сибири. В основном они принадлежали к преступникам, их головы были наполовину или полностью выбриты. Большинство мужчин закованы в цепи, а многие связаны вместе. Среди мужчин шло немало женщин-заключённых, остальные же направлялись в добровольное изгнание, держась за руки своих мужей, братьев, любовников или детей. Больные, как пожилые, так и молодые, ехали в основном в повозках, но все остальные тащились по пыльной дороге, как стадо скота, под бдительным надзором охраны из десяти-двенадцати казаков, конных или пеших, под командованием офицера, едущего обычно в экипаже. Зрелище это было удручающее. Однажды мы встретили семью евреев, мужа, жену и двоих детей, в повозке, рядом ехал верхом солдат с ружьём с примкнутым штыком. Мы остановились возле них по какой-то надобности примерно на полпути между станциями. Отец семейства, интеллигентного вида мужчина, обратился к нам по-немецки и рассказал, что был богат и теперь сослан на Енисей просто потому, что он еврей. Его глаза засияли от восторга, когда он услышал, что мы американцы, и в следующее мгновение с сожалением потухли от горького сознания своей несвободы. Четыре тысячи его соотечественников, сказал он, эмигрировали в Америку, а затем, со слезами на глазах показав на жену и двух хорошеньких детей, дрогнувшим голосом произнёс: «Сибирь». Бедняга, это слово означает для него теперь то же, что и для многих других – Ад. Мы должны были добраться до Томска до полудня, но на предпоследней станции лошадей не было, и я заплатил двойную цену (пять рублей за пятнадцать вёрст) в надежде найти лошадей по обычным расценкам на последней станции, так как их обычно много вблизи крупных населённых пунктов. Но несносные ямщики послали вперёд весточку, что мы спешим, и, само собой разумеется, на следующей станции смотритель объявил, что лошадей нет. Затем его сообщники запросили десять рублей за двадцать девять вёрст, то есть примерно в 3,6 раза дороже обычных расценок. Я предложил двойной тариф (8 р. 20 коп.), но они не согласились, уверенные, что я никуда не денусь и соглашусь с их непомерными требованиями. Но я демонстративно уселся и стал ждать, рискуя опоздать на наш пароход, который по расписанию должен был отплыть на следующий день. Вскоре прибыли почтовые лошади и стали отдыхать положенное время. Ямщики, которые отказались везти нас за восемь рублей двадцать копеек, предложили отвезти нас за шесть рублей, но я уже не слушал их, потому что в конце концов выиграл, хотя и с потерей трёх часов.

В Томске мы поселились в гостинице «Миллион», которая внутри была самым ужасным зданием, в котором я когда-либо бывал. Длинные тёмные коридоры, квадратные двери, похожие на тюремные из-за железных засовов и больших чёрных замков и такие низкие, что приходилось наклоняться, чтобы войти. Хозяин ходил с огромной связкой ключей, открывал двери и показывал свои апартаменты, и сначала я подумал, что ямщик меня неправильно понял и привёз нас вместо гостиницы в сибирскую тюрьму. На втором этаже, однако, комнаты оказались намного лучше. В каждом номере была кровать, два стула и комод, но не было ничего для умывания, а также матрасов или постельных принадлежностей, так как каждый путешественник в Сибири должен возить свои подушки и постельное белье с собой. Как бы то ни было, мы остановились здесь хотя бы пообедать в ресторане, который, впрочем, оказался ещё более отвратительный, чем номера.

Мы пошли на телеграфную станцию и обнаружили, что нас ждут четыре телеграммы: две для Берри и две для меня. Вскоре после этого к нам обратился мистер Хильденбергер, работавший в телеграфной компании переводчиком английского, и предложил свои услуги. Он попал в плен к англичанам во время Крымской войны и оказался в Англии, где некоторые милосердные люди проявили к нему интерес, научили английскому и обратили в англиканскую веру. Затем он вернулся в Россию в качестве миссионера, но стал более искусен в своём, видимо, прирождённом свойстве безбожного мошенника. Мы по глупости отдали ему наш тарантас, чтобы он продал его. Он стоил сто семьдесят рублей, и мы легко могли бы продать его сами; но он убедил нас оставить его у него – он, мол, вмиг и без хлопот его продаст, что, я не сомневаюсь, он и сделал, хотя с тех пор мы никогда не слышали ни о нём, ни о деньгах, ни о тарантасе. Мистер Ларсен догнал нас в Томске и, узнав, в чьи руки мы попали, предупредил нас об опасности, но слишком поздно – мы потеряли наш тарантас.