В День Победы

— Дальше обледенели. Как сейчас. Было десять градусов. Мы обледенели, английские корабли обледенели. Декабрь месяц… Шли с дифферентом на нос, — спокойно продолжал Беридзе, склоняясь к задумчивости, — потому что заливало бак. Ребята рубили лед. Было за полночь — вахта третьего штурмана. Володя держался на мостике возмутительно. Я его стал ненавидеть. Флагман сигналит: сообщает, что будем заходить в Рейкьявик и отстаиваться. Немного погодя с английского охотника радируют, что акустик слышит лодку. Охотник шел по левую сторону каравана, а другой охотник тоже передает, что есть лодка. Значит, отряд лодок. «Может, отряд капитана Штока», — так я подумал, до войны тот был капитаном торгового флота с дипломом Ллойда. Смелый был подводник. Говорили, будто однажды зашел в Портсмут и торпедировал крупный танкер на рейде. Вот такой был, зараза. Я шепчу Володе: «Будь мужчиной. Зубами не стучи». — «Хорошо, — отвечает тоже шепотом. — Я постараюсь. Я ничего не могу с собой поделать, но буду стараться. Я не то чтобы смерти боюсь… Я сам не знаю, почему я так боюсь».

— Сначала немцы торпедировали третий после флагмана пароход. Горел как свечка. Там капитаном был Красильников. Погружались они носом, еще лед помогал, но ребята успели опустить шлюпки и высадиться, я видел в бинокль. Когда немцы стали атаковать, Володя будто приклеился к мостику подошвами. Стоит как накрахмаленный. Глаза расширил. Рот открыл. Я прямо зашипел: «Иди в рубку! Ныряй на диван и затыкай уши! Уходи с мостика! Чтоб духу твоего не было!» Он ни слова. Уходит в рубку. Гляжу — снял фуражку и трет подкладкой лицо. Тут наблюдающий с кормы закричал: торпеда градусов сто двадцать от курса. След видно хорошо — сполохи, да еще горит пароход Красильникова, море освещает. Выстрел с короткой дистанции. Пароход мой крупнотоннажный, обледеневший, большая инерция. Рулевой положил руль на борт. Стали, как положено, уходить, но не ушли. Ребята били из кормового пулемета по торпеде, не попали… Взрыв очень сильный. В легкие будто воздух насосом качнули. Пароход прям подпрыгнул. Я стукнулся лицом о рубку. Гляжу, на корме черный дым рассеивается. Попало в четвертый трюм. Ребята у пулемета убиты, наблюдающий убит, второй помощник убит, пулемет вырвало с фундамента и откинуло в сторону… Пластырь под такую пробоину не завести. Командую: покинуть судно. Ребята кинулись к шлюпкам. Про Володю в суматохе позабыл, потом вспомнил. Забегаю в штурманскую: стоит Володя совсем белый, ухватился за штурвал радиопеленгатора. Я ему: «Немедленно к шлюпке!» Он повернулся, уставился и не мигает. «К шлюпке! — говорю. — Ты что — оглох?» Не отвечает: держится за пеленгатор. Попытался отцепить — никак. «Если, — говорю, — сейчас же не отпустишь руки и не побежишь к шлюпке, пристрелю!» Пришел в себя. Гляжу: слезы на глазах, как мальчишка маленький, обиженный… «Застрелите, — говорит, — товарищ капитан». — «Быстро на палубу!» — говорю…

— Я бы дал в ухо, — известил Герасимов.

Капитан обернулся и сощурился:

— Тебе в ухо не дали?

— Зачем это?

— Когда перед атакой у тебя малый грех чуть не случился. Когда был морским пехотинцем. Сам рассказывал.

— Я был необстрелянный, — проскрипел боцман, как садовая калитка, и, покосившись на штурмана, проскрипел еще раз: — Потом не случалось.

— Он тоже был необстрелянный, — сказал капитан. — Сразу после мореходки. Примерно одних лет с Сашей. Саша, вам теперь сколько?

— Двадцать три.

— Зеленый еще, — усмехнулся Герасимов.

— Молодость — достоинство, — произнес капитан и подумал еще о чем-то.

— Я родился до войны, — добавил штурман.

— Ваш отец жив?

— Да, жив. Военврач.

Беридзе неопределенно покачал головой. Боцман, отламывая щепку от спичечного коробка, заметил:

— Саша поплавает и тоже выучится на врача, — разинул рот и стал ковырять больной зуб.

— Надо уточнить координаты, — сказал Беридзе.

— Хорошо, — ответил штурман и отправился в рубку, Там он прежде всего согрелся — положил ладони на медный калорифер, отепляемый паром из машины, разул ботинки и поставил на калорифер одну ногу, затем другую, потирая холодные пальцы.