В День Победы

То, что его тело стало дряблым и пожелтело, было в конце концов неудивительно. Главное, вне медицинских кабинетов этого никто не видел, и в кителе и в фуражке капитан выглядел еще неплохо, а седина бывает и у молодых, и морщины не так бросаются в глаза после бритвы и одеколона. Но перед юбилеем, перед семидесятилетием, был день медицинского переосвидетельствования. Врач подтвердил, что у капитана больное сердце и что он больше не может плавать. И Семенов в первый раз не стал его переубеждать; он совсем ничего не сказал, повернулся и ушел, а дома взял под мышку сиамского кота Марса и сел с ним на диван…

В день рождения его пришли поздравить. Сначала явилась тетя Лиза, принесла бутылку вина и приготовила закуску, потом пришли из агентства «Арктика» и тоже принесли вина; капитан крепко выпил, и они с тетей Лизой стали петь песни. Те, кто поздравил от «Арктики», сказали Семенову, что про него напечатают в газете и что в его честь будет организован банкет; они скоро ушли, и капитан остался вдвоем с тетей Лизой и Марсом. Тетя Лиза пела хорошо, капитан — плохо. Марс, ревнуя Семенова, залез под кровать. Тетя Лиза работала няней в госпитале для моряков и жила этажом выше. Она была на десять лет моложе капитана, но он, как все, звал ее тетей Лизой, и она не обижалась.

«Не труби, — сказала она. — Пой тише, а то у нас не выходит». — «У меня хриплый голос, — ответил Семенов, — и слуха нет. По-моему, чем громче, тем лучше». — «И больше не лей в себя, — сказала тетя Лиза. — У тебя сердце никудышное, а ты напузыриваешься». — «Бутылку все же допью», — сказал капитан и потянулся к вину. Тетя Лиза отобрала у него бутылку, намазала маслом хлеб и велела ему съесть. Капитан затосковал и стал плакать. Он молча вытер слезы ладонью, потом носовым платком и вздохнул. Ему сделалось совестно, а тетя Лиза притихла. «Не береди себе душу, — сказала она. — Ты свое отдежурил. Шутка сказать, до семидесяти лет на пароходах. Не грех отдохнуть». — «Это я так, — сказал капитан. — Немного взгрустнулось да и выпил». — «Всякому овощу свое время», — сказала тетя Лиза. «Я не овощ, — сказал Семенов. — Я старый сапог. Не успокаивай меня, тетя Лиза. Ты хорошая женщина. Моя песенка спета. Все. Конец».

Несколько дней после этого он болел гриппом и лежал в постели. Тетя Лиза поила его чаем с малиновым вареньем, заставляла принимать порошки и пыталась с ним разговаривать. Он отвечал, но она видела, как это ему трудно. Капитан хотел быть один. Он оброс щетиной и осунулся. Марс сидел под кроватью и ждал, когда хозяин разрешит приблизиться.

Но к концу болезни у него повеселели глаза и появился хороший аппетит. Марс прыгнул к нему на кровать. Капитан стал насвистывать бодрый мотивчик. В последний раз тетя Лиза застала его одетым в тельняшку и пижамные брюки, он ходил по комнате в шлепанцах с Марсом на руках. Он нагрел воды и хорошо побрился, обрызгал лицо одеколоном. Тетя Лиза побрила ему шею. Капитан надел белую рубашку, повязал черный галстук и достал из гардероба парадный китель. Он ничего не стал тете Лизе объяснять, только подмигнул, взял ее руку и поцеловал. Тетя Лиза покраснела. Она давно осталась вдовая, и руки ей с тех пор никто не целовал.

Капитан пришел в кабинет доктора Зорина, снял китель и повесил на вешалку, снял белую сорочку, рубашку с начесом и тельняшку, встав перед доктором, подобрал мягкий живот и погладил оплывшие груди и оскудевшие мышцы рук. Доктор почуял опасность для себя. Он велел ему дышать глубже и стал внимательно прослушивать спину и грудь, хотя прекрасно знал диагноз. У капитана из-под брюк выглядывали сиреневые кальсоны с белой пуговицей. Семенов немного стеснялся, потому что, кроме доктора, в кабинете находилась девушка-сестра. На плече у него была татуировка, изображавшая парусник при полном ветре, под лопаткой — длинный и глубокий шрам, стянутый следами от швов, будто шнуровкой. Прежде он любил рассматривать достоинства своего тела в зеркале. Теперь тело было старое. Но настоящая старость была внутри — под стетоскопом доктора: сердце много лет работало ровно, как часы, но вдруг оказалось плохо приспособленным для подъемов по лестнице и волнений.

Непонятно ему было, почему врач сказал «застарелая болезнь», правда, он иногда чувствовал себя неважно, но это началось не так давно, а прежде у него никогда не кололо в груди, не сдавливало виски, не болели темя и лоб, не возникали перед глазами радужные круги и не звенело в ушах. Ничего этого не было, а он немало прожил. Он пил вино и любил женщин, воевал, потерял сына и жену, наконец, просто всю жизнь старался хорошо делать свое дело…