В День Победы

Он взял кота на руки и прошел в комнату. Ему тоже пора было перекусить, да поплотнее, и в предчувствии, что тетя Лиза не забыла и про него, он заглянул на кухню. «Она хорошая женщина, — сказал он. — Она знает, что я люблю печеночный паштет и жареную картошку с помидорами». Он достал из шкапчика бутылку и налил в стакан водки, но поднял стакан и вспомнил доктора и сказал себе: стоп, у тебя еще не все потеряно, но ты можешь потерять. «У меня не все потеряно, — объяснил он коту. — Врачей надо слушать. Они тоже неплохие люди. Лучше я буду делать то, о чем им вру: пить пиво и закусывать рыбкой». И он слил водку назад, стараясь не пролить ни капли.

Поужинав, он сел в комнате на диван, скинул ботинки и ноги в простых носках с подтяжками поставил на шкуру белого медведя. Медведь лежал, распятый четырьмя лапами, оскалившись и вытаращив глаза. Со временем шкура пожелтела и облезла. Однажды в ней заводились блохи, и капитан обвинял Марса. Он поглаживал кота от ушей к хвосту; кот дремал у него на коленях, подогнув передние лапы под брюшко. С некоторых пор капитан зажигал по вечерам только настольную лампу. Лампа направляла свет вниз, и в комнате был полумрак; стены, задрапированные хорошими коврами, приглушали звуки соседних квартир — и ему все это нравилось. Он имел телевизор, но включал его редко. Размышления в одиночестве стали для него потребностью, и он мог размышлять часами. Мысли его близко подходили к философским, потому что он был старик и умел обобщать отдельные случаи. Они боятся, что я умру на работе, — это факт, думал он. Только люди умирают там, где их застает смерть, и что бы вышло, если бы взялись гадать, где кого смерть застанет? «Что бы тогда получилось, Марс?», — спросил он, но коту было все равно, и он мурлыкал. Ничего бы не получилось, было бы глупо и смешно. А если подойти к этому вопросу с другой стороны, то многие умирают дома; значит, если бы я умер на пароходе, то, можно сказать, я бы умер у себя дома. «Только я не собираюсь, — подумал он. — И не знаю, что они прицепились. В общем, я здоровый. И главное, еще могу хорошо делать дело».

Тетя Лиза открыла дверь своим ключом. Она была в белом халате, потому что собиралась в ночную смену.

— Добрый вечер, — сказал Семенов, на что она ответила:

— Я давеча купила паштет.

— Я его слопал. Все, что ты приготовила, слопал. Спасибо, тетя Лиза.

— Дьяволу твоему черному костей дала, — сказала она. — При мне не жрет и погладить никак не дается, норовит выцарапать глаза. Ты его привяжи на цепь, он будет стеречь дом не хуже собаки.

Капитану не хотелось, чтобы она спрашивала, куда он уходил днем. Он включил телевизор, и они вместе сели на диван. Тетя Лиза взяла из кармана горсть семечек и отсыпала Семенову. Марс зашипел и ушел от них, «Куда ты ходил такой парадный?» — спросила тетя Лиза. «В поликлинику», — ответил капитан. «По какому делу?» — «Выписывать больничный». — «Зачем врешь? У тебя пенсия». — «Ходил проситься на работу», — сказал капитан; старушка покачала головой и сказала: «Ты бы лучше дома сидел и семечки грыз. Хочешь, будем вместе грызть и в телевизор смотреть».

— Я своего добьюсь, — сказал Семенов. — Мне дома тошно, потому что я мастер.

— Чай, ты капитан.

— Поэтому и мастер. Матросы так нас называют: капитанов мастерами называют, стармехов — дедами. Много на пароходе всяких названий.

— А, — сказала тетя Лиза и спросила, не набралось ли у него грязного белья, а то она возьмет постирать. Он ответил, что нет, не набралось. Тогда тетя Лиза взяла и пришила ему пуговицу на кителе.

Проснувшись на следующее утро, он не стал тянуться в постели — когда у человека есть цель, он не должен лежать, если даже позволяет время, а он должен подняться и сделать зарядку, конечно, в семьдесят лет не просто задирать ноги, но это необходимо, чтобы укрепить тело и дух, и после этого необходимо раздеться и встать под душ, как бы ни была холодна вода, наконец, покрякивая, растереться махровым полотенцем, побриться, почувствовать себя моложе и приобрести хорошее настроение. Потом он вскипятил кофе и выпил чашку, надел китель и отправился к доктору. Последовало то же. Зорин не подал вида и серьезно и добросовестно применил стетоскоп и измерил у капитана давление крови. «Посмотрим, чья возьмет, — подумал Семенов. — Я не могу идти напролом, но уморю вас осадой». Доктор боялся смотреть ему в глаза. Сестре опять хотелось плакать. «Я хорошо себя чувствую, — повторил Семенов. — Вы должны меня выпустить». — «Я не могу этого сделать», — сказал доктор. «Чего вы опасаетесь?» — «Я просто не имею права». — «То, чего вы опасаетесь, может случиться не только в море. Например, сейчас. Или — когда пойду по улице. Вы думаете, это меня устраивает?» — «Я не имею права», — сказал доктор.

— Отпустите в рейс, — попросил капитан. — Напишите в карточке «годен».

— Вы не годны, и я уже об этом написал.

— Я вам обещаю, что со мной ничего не случится. И не может ничего случиться. Я не хочу, чтобы со мной что-нибудь случилось.