В День Победы

— Директорша наша была, — сказал он матери.

— Зачем?

— Неплохой я, в общем, говорит. Исправиться мне надо, и совсем буду хороший. В ремесленное поможет поступить.

— Обо мне что говорили? — спросила мать, поворачиваясь к нему.

— Ничего о тебе. Только по-хорошему.

— А про тебя что опять?

— Что дерусь, не слушаюсь, курю еще…

— Не можешь, что ли, исправиться? — сказала мать.

— Да уж постараюсь!.. Ты бы о нас поменьше забывала!.. Я бы все для тебя! Ведь, знаешь, ворую!.. Этих еще жалко!.. Хочется им конфет купить!.. Ну, мамка! Попробуй не шататься-то! А?.. Очень я тебя прошу! Сил больше моих нет!..

— Так что про меня говорили? — повторила она.

— Сказал — ничего.

— Говорили! — произнесла она с ухмылкой и покачала головой. — Знаю я их!.. Все они считают, будто мать у вас как потаскуха!..

— Ну для чего ты опять?..

— Плевала я на них! И на директоршу тоже!

— Ее-то зачем трогаешь?

— Все одинаковые!.. Я спать хочу!..

— Ложись тогда, — сказал Вениамин.

— Дед Аркадий!.. Соседи всякие!.. — продолжала мать сперва с яростью, потом со слезой в голосе. Маленькие зашевелились и завздыхали на постели.

— Ляжешь или нет? — сказал Вениамин с угрозой.

— А ты чего на мать кричишь? Скандалишь с родной матерью!.. Дрянь стал какая! Мать я тебе или кто? Ну-ка, сам марш спать!..

— Ладно, лягу, — сказал Венька злобно. — Я-то лягу. Только я лучше в углу буду спать.

6

Теперь, дожидаясь ее на улице, он мок под дождем; потом снова возился дома с ребятишками или сидел, молчал и размышлял о жизни.

Где-то продолжалась война. От Григорьевска она давно отодвинулась, правда, очень близко к нему и не приближалась, хотя залетал шальной самолет противника, бросал бомбы, и они не взорвались, но по приказу военного коменданта в городе соблюдалась светомаскировка, и окна была заклеены крест-накрест полосами из ткани или бумаги.

Пришло наконец время, когда стала близиться победа. Сталинградское сражение отгремело почти год назад, и минуло несколько месяцев, как закончилась битва на Курской дуге. Сводки становились все радостнее, и Вениамин прислушивался к репродуктору, висевшему на стене, и думал: вот закончится война, и уедут они, Чикуновы, назад, а может быть, надолго останутся в Григорьевске, потому что родной город сильно разрушен, и вот тогда… Но что будет «тогда», он не знал, и так пусто делалось у него на душе, словно впереди совсем ничего не должно было быть…

— Венька, — подходила Настасья, у которой со временем стали умнеть глазки, и она, делаясь кокеткой, все привязывала какую-то тряпку к волосам. — Венька, ты опять сидишь грустный? Нам с тобой и без мамки хорошо.

— Нос бы лучше вытерла, лисица, — отвечал Вениамин. — На губу уже ползет.

— Веньк!.. Иди!.. Поиграй с нами!.. — хлопотали Леха и Андрюха. — Придет мамка-то… Никуда не денется…

— Дурачки вы все, — замечал Вениамин. — Дрыхнуть вам пора. Давно уже пора. Нечего керосин на вас жечь. — И сам вытирал сестрице нос, начинал готовить детей ко сну, стаскивал с них одежду и укладывал всех в постель, потом ублажал на сон грядущий своих ребятишек, в общем хороших и умненьких, а если бы их еще как следует помыть, то они были бы просто прелестными детьми…

Наконец с матерью где-то как следует поговорили, потому что целую неделю она вечерами была дома. Но холодной ноябрьской ночью она опять пришла поздно с сопровождающим в форме, так как в одиночестве ей было скучно шагать. Сторонники крайних мер, люди сострадательные, но с обостренным чувством негодования, не напрасно длительное время воздействовали на милицию и гороно. На следующий вечер явилась та женщина, что всегда приходила.

— А это опять я, — сказала она и заметила мать, которая присела на кровати и закрыла руками лицо.

— Проходи уж, тетенька. Чего на пороге стоять? — негостеприимно пригласил Вениамин, лохматый, злой и при слабом свете коптилки даже страшноватый.

— Вы знаете, зачем я пришла? — спросила женщина, садясь на табурет у стола и придвигая коптилку, чтобы писать.

— Малолеток отбирать, — сказал Вениамин.

— Отбирать, мальчик, не мое дело, — сказала инспектор. — Это решает суд. Я пришла для предварительного разговора с самими детьми.

— Валяй тогда, — оказал Вениамин.

— Идите, дети, ближе, — позвала инспектор, покосившись на мать. Маленькие подошли. — Вот так, ребята, я должна вас спросить, хотите ли вы жить в детском доме…

— Да, — сказала Настя. Леха с Андрюхой подтвердили.

— А вы знаете, что это такое?

— Знаем, — кивнула Настасья. — Это такой дом, где живут маленькие дети.

— А почему ты, девочка, хочешь там жить? — спросила инспектор.

— Мы хотим, чтобы было тепло, — сказала сестрица, потом добавила: — Еще хотим хорошо кушать, играть в интересные игры с другими ребятами и чтобы были электрические лампочки.

— Ты, тетенька, лучше их про другое спроси, — заметил Вениамин с недобрым чувством. — Кто же не хочет хорошо есть?

— Я знаю, мальчик, — ответила инспектор устало. Мать зашевелилась, открыла лицо, встала и заговорила, сперва будто удивленно, дальше с потеплевшими от слез глазами, глотая слова и не переступая приниженного возмущения: