В долине смертной тени [Эпидемия]

А если взять, да исчезнуть, пришла к Шевардину мысль. Время на это у него есть. Деньги — тоже, он вполне может где-нибудь пересидеть, а там… Нет, не получится, он хорошо знает возможности конторы, рано или поздно она обязательно на него выйдет. В ней действует принцип — предательство не только не прощается, но и не имеет срока давности. Однажды отравят его, возможно, даже таким же ядом, что у него в тумбочке. Да еще сделают так, чтобы он умер в страшных муках. Есть такие специалисты, которые специализируются на том, чтобы у жертвы был бы именно такой конец. Надо ясно признаться себе, что некуда ему бежать, с его стороны это станет самым опрометчивым поступком в жизни. Нет другого варианта, кроме как выполнить задание. К тому же обещали повышение, а он давно засиделся в одном чине. Многие, кто начинали вместе с ним, его обогнали. И он знает, что, по крайней мере, некоторых из них смотрят по этой причине на него свысока. Он прекрасно помнит, какое унижение переживал в эти минуты. Поэтому он выбирает отравление. Это займет совсем немного времени, зато обеспечит не просто его будущее, главное, он останется в живых.

Так уж в мире устроено, что ни на миг не стихает непримиримая борьба разных сил. Одни в ней побеждают, другие проигрывают. И никому не дано поменять такое течение вещей. Самое разумное для него при таком раскладе — подчиниться обстоятельствам и не задаваться вопросами — правильно или не правильно поступает. Пусть этим занимаются те, кто все это придумал и послал его на задание. Он всего лишь пешка в большой игре, и не надо изображать из себя ферзя. Для него это может только кончиться одним — его однажды столкнут с этой шахматной доски.

201.

Обед проходил при полном молчании, если не считать предваряющую его молитву отца Варлама: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго».

Все молча выслушали ее и принялись за еду.

Азаров и Соланж сидели рядом, но при этом словно не замечали друг друга. Каждый смотрел в противоположную от другого сторону.

Но больше всех поражал Михаил Ратников своим видом. Он словно бы за то время, что прошло после завтрака, постарел на несколько лет. Лицо было серым, щеки обвисли, как у бульдога, глаза такие мутные, что рассмотреть их выражение не было никакой возможности. Он почти не ел; у него явно отсутствовал аппетит.

Софья Георгиевна с испугом поглядывала на мужа, таким она его еще не видела, но тоже молчала. В том, как он выглядел, она винила себя. Но и отступать от своих намерений не собиралась, хотя ее решительность отчасти была поколеблена. Если так будет продолжаться, Михаил сляжет с какой-нибудь нервной болезнью. Очень трудно даются всем эти перемены, а это всего лишь начало, дальше будет намного хуже.

Она решила, что ей непременно нужно будет поговорить с отцом Варламом; он ее главный источник силы духа, из которого она может подпитываться энергией. Если священника рядом не будет, ей станет гораздо тяжелей.

Даже обычно оживленный Ростик был не похож на самого себя. Он сидел рядом с Ренатой, но почти не обращал на нее внимания, а был целиком погружен в свои мысли. Она с удивлением посматривала на своего родственника, но ни о чем не спрашивала. Ее сильно угнетала царящая за столом атмосфера всеобщего отчуждения. Она сгущалась постепенно, в течение всех последних дней, но, кажется, сейчас достигла апогеи. Рената хотела, но не представляла, как изменить ситуацию. Неужели так подействовала на всех эпидемия и изоляция? Говорят, что отправляющихся в долгий полет космонавтов тщательно подбирают на основе психологической совместимости, а здесь собравшиеся люди тоже в каком-то смысле находятся в длительном космическом путешествии, вынуждены постоянно друг с другом соприкасаться. И, кажется, резервы для этого подходят к концу.

Едва обед завершился, Ростик вскочил со своего места и бросился туда, где сидели Азаров и Соланж. Они уже собирались покинуть столовую.

— Пожалуйста, не уходите, — попросил Ростик. — Мне нужно вам кое-что сказать.

Азаров и Соланж переглянулись, едва ли не впервые за последние часы, посмотрев друг на друга.

— Прямо сейчас? — спросил Азаров сына.

— Да.

— Тогда пройдем в каминный зал. Ты не против? — посмотрел Азаров на француженку.

— Не против, — сказала она.

Все трое прошествовали в каминный зал. Азаров и Соланж сели в кресла, Ростик остался стоять.

— Чего молчишь? — спросил Азаров. — Хотел нам что-то сказать, говори.

Ростик кивнул головой.

— Хочу попросить прощение у вас, Соланж, и у тебя — папа. Я был не прав.

— В чем же ты был не прав, мой сын? — не без некоторой иронии поинтересовался Азаров.

— Если вы хотите жить вместе, я не вправе вам мешать. Я не должен вмешиваться в вашу личную жизнь, влиять на ваше решение. Вот, собственно, это я хотел сказать.

— Ты говоришь искренне? — спросил Азаров.

— Да, — подтвердил Ростик.