В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер

Интересно, что первой после всего пережитого оказалась музыка к пьесе английского комедиографа Пинеро “Опасный возраст”. Помог мне получить эту работу Тихон Хренников, который был в ту пор заведующим музыкальной частью Театра Красной армии. Нужно было сочинять оперетту, канканы, веселые куплеты, фокстроты. Я вспомнила тогда слова Мопассана: “У художника существует “душа-соседка”, которая живет помимо человека”. Я приносила музыку в театр и, сидя в темном углу зала, чтобы не видно было моих распухших глаз, с удивлением наблюдала, как Андрей Попов – талантливейший актер – отплясывал мой канкан то на столе, то на стуле, то на полу. Это был чудовищный контраст.

Спектакль получился очень веселый, и на генеральной репетиции зрители просто заходились от смеха. Но на генеральной же репетиции спектакль и скончался. Его запретили. (Насколько я помню, по двум причинам: “смех ради смеха” и иностранное авторство.) Вслед за этим я получила заказ на радио к детской передаче “Путешествие с корабликом”.

Я писала эту музыку с упоением, быстро, тем более что за пять-шесть дней надо было сделать девять номеров в партитуре. Передача идет по радио до сих пор.

Вот теперь мне хочется рассказать о своей горячей любви к радио. Дело в том, что я сблизилась с радио с первых дней его существования, когда первая его студия находилась на Никольской улице – это была одна комната, откуда и начались первые передачи под руководством товарища Гродзенского. Мои “выступления” пришлись на тот период ломки моего сознания, когда я, с одной стороны, давала сольные концерты из произведений великих композиторов как прошлого, так и настоящего, а с другой, участвовала в движении за массовость в искусстве, которому и были посвящены первые радиопередачи.

Одна из первых передач была посвящена массовой песне. Выступал баянист по фамилии Хмелик. Меня пригласили аккомпанировать ему песню Эйслера “Заводы, вставайте!” Я с удовольствием согласилась, хотя некоторые музыканты подсмеивались надо мной за такое “соглашательство”. Началась передача. Все двери закрыли, диктор объявил Хмелика. Мы тогда еще не привыкли к тому, что в студии во время записи или эфира нельзя ни кашлянуть, ни чихнуть, и эта тишина была трудной. Я сыграла несколько вступительных тактов, начал играть мелодию Хмелик. Вдруг он забыл свой текст, не знал, что играть дальше, и начал без конца повторять первый такт, как пластинка, которую “заело”. Я стала волноваться, подыгрывать ему, но ничего не помогало. Вдруг он встал, сложил баян и громко выругался. Перепуганный Гродзенский выключил микрофон, передача была прервана, и мы пришли в полное уныние.

Мои родители, которым я купила наушники, рассказывали мне потом, что сначала что-то шумело, журчало, потом прорвались какие-то звуки, а затем неожиданно все смолкло и кончилось. Вот с чего начиналось радио.

И с того момента и до сегодняшнего дня я уже постоянно была связана с радио – с его удачами и неудачами. Я любила на радио все, начиная с бюро пропусков, кончая студиями, редакциями, аппаратными, всеми людьми, которые работали и работают “без продыха”. Меня всегда привлекала кипучесть жизни радио, беспрерывные выдумки, редкая ответственность за эфир, какая-то хорошая утомленность, когда не успеваешь, а надо!..

Сколько раз композиторы откликались на почти невыполнимые заказы: напишите музыку к радиопередаче – девять номеров в партитуре, срок – четыре дня. И брались. Я и сама так написала музыку к “Путешествию с корабликом”, “Сказке о Бабаджане”, передаче “Чук и Гек” и другим. Эти срочные работы над партитурами, возможность экспериментальных попыток обрисовать тот и иной образ и тут же услышать результат, на ходу менять неудавшиеся места – все это научило меня более разумно справляться с инструментовкой других сочинений».

Много работая для детской музыкальной редакции, мама подружилась с ее заведующей Идой Федоровной Горенштейн. Весьма привлекательная женщина, крупная брюнетка с изящными чертами лица в стиле ретро, женственная, мягкая, хорошего нрава, веселая и очень серьезная в своей работе, Ида Федоровна, помимо многочисленных достоинств руководителя большой и серьезной редакции, отличалась совершенно бесценным качеством – она любила и, как говорится, чувствовала музыку. Я не раз видела на ее глазах слезы, вызванные искренней и талантливой музыкой. Конечно, ей приходилось иногда как члену партии (мог ли не член партии руководить одной из редакций на радио?!) идти на какие-то компромиссы. Но это случалось редко. В основном она руководствовалась чисто художественными ценностями, выкручиваясь из трудных ситуаций с помощью бессмысленных формальных доводов, убеждавших тем не менее руководство.