В доме Шиллинга (дореволюционная орфография)

– Я это знаю, Тереза, – сказалъ онъ тмъ не мене спокойно и простодушно; – и я не намренъ тебя принуждать къ этому, хотя серьезно отношусь къ такому важному длу, – долго ли до бды, буря въ одну ночь можетъ свалить могучій дубъ. Для меня было бы очень непріятной задачей отогнать голодныхъ осъ отъ плода, принадлежащаго послднему Вольфраму, ты можешь быть спокойна, что он будутъ прогнаны, Тереза! Ты не должна бояться, что въ случа если ты умрешь раньше меня, хоть одинъ грошъ попадетъ въ руки, на которыхъ лежитъ материнское проклятіе, я позабочусь объ этомъ и сумю привести въ исполненіе твою и свою волю, какъ нкогда во время твоего разрыва съ мужемъ.

Она закусила нижнюю губу и упорно молчала, какъ бы смирившись и подчинившись – онъ конечно не могъ видть, какъ горли ея глаза подъ опущенными рсницами, это могло быть отъ суроваго прикосновенія къ ея глубокимъ душевнымъ ранамъ.

– Если же мы оба доживемъ до глубокой старости, – продолжалъ онъ, небрежно крутя свою сдую бороду, – тогда вс забудутъ, что ты нкогда перемнила наше имя на другое, тогда ты снова будешь только дочерью Вольфрамовъ и получишь свою долю славы, которой будетъ пользоваться монастырское помстье.

– Ужъ не онъ ли пріобртетъ эту славу, – прервала она его рзко и указала рукой, дрожавшей какъ бы отъ внутренней лихорадки черезъ окно на дворъ, гд Витъ снова безчинствовалъ, гоняясь за домашней птицей, которая съ шумомъ разлеталась во вс стороны.

– Да, онъ, – энергично и язвительно подтвердилъ совтникъ, и глаза его засверкали гнвомъ.

– Малый долженъ создавать, а у него только стремленіе все разрушать, – продолжала она, нисколько не робя. – Что только попадетъ ему въ руки онъ все безпощадно уничтожаетъ, онъ жестоко мучаетъ животныхъ…

– Глупости! Такъ всегда бываетъ въ дтств! Я, кажется, вышелъ хорошимъ человкомъ, а тихонько отъ матери билъ горшки и чашки, что доставляло большое удоволъствіе, отрывалъ ноги жукамъ, протыкалъ гвоздями живыхъ лягушекъ и…

– Вотъ какъ, – прервала она его съ ужасомъ и пристально глядя на него. – И ты это говоришь! Я отлично помню, какъ изъ-за разбитыхъ горшковъ и чашекъ наказывали и прогоняли служанокъ. A покойная матушка называла тебя „примрнымъ сыномъ“, и я до ныншняго дня не воображала, что ты такой „лицемръ“.

Онъ закусилъ губы, между тмъ какъ правая рука маіорши потихоньку соскользнула со стола и опустилась въ карманъ. Она тихонько сжала холодныя кольца одуванчиковъ, и казалось, что эта цпь, сдланная дтской ручкой, cъ магнетической силой охватила сердце женщины, ожесточенное сердце, много лтъ боровшееся съ самыми естественными, женственно нжными чувствами, которыя, наконецъ, неудержимо прорвались. Та нжная ручка, конечно, не мучила никакое живое существо; въ ребенк было такъ же мало злобы и коварства, какъ и въ немъ, въ томъ, кого она отвергла и изгнала изъ родного дома!

– Это дтскія шалости, Тереза, бывающія у всякаго порядочнаго мальчика, въ жилахъ котораго течетъ здоровая кровь, – принужденно засмялся совтникъ. – Я только хочу теб убдительно доказать, что по такимъ съ виду дурнымъ симптомамъ нельзя судить о будущемъ человк. Витъ еще доставитъ теб не мало радости, будь въ этомъ уврена! Онъ будетъ теб сыномъ, какъ и мн…

Онъ вдругъ остановился, потому что сестра съ живостью протянула впередъ лвую руку, прерывая его.

– У меня есть сынъ, – вырвалось у нея почти съ крикомъ изъ устъ.

Въ этихъ четырехъ словахъ угасла страшная борьба, тайно бушевавшая въ ней много лтъ. Пламя гнва потухло, и изъ пепла возстала неприкосновенной материнская любовь.

Совтникъ буквально отскочилъ отъ нея. Хотя онъ съ перваго дня зорко слдилъ за перемной въ этой женской душ, но онъ разсчитывалъ на упрямство своей сестры, на ея непреклонное упорство и безусловную непримиримость. Эта женщина изъ мести своему мужу погребла свою молодость и блестящую красоту въ монастырскомъ помстьи, она состарлась въ страшномъ одиночеств, но въ продолженіе долгихъ лтъ у нея не вырвалось ни одной жалобы, ни одного слова раскаянія, и онъ былъ увренъ, что она совершенно покончила съ воспоминаніями о сын – и вдругъ въ ней съ непреодолимой силой вспыхнуло чувство матери! И причиной этому былъ ребенокъ, „голубой паяцъ съ блокурой головой!“ Бшеная ярость овладла имъ.

– У тебя есть сынъ? Прости, я это забылъ или врне долженъ былъ забытъ по твоему настоятельному требованію, – сказалъ онъ съ убійственной насмшкой. – Было время, когда я боялся, что ты прибьешь меня, если съ устъ моихъ нечаянно срывалось имя этого выродка.

Онъ опустилъ голову на грудь и крутилъ пальцами бороду.