В доме Шиллинга

— Пожалуйста, Феликсъ, не стой тамъ, какъ пораженный громомъ! — съ нетерпніемъ сказала Люсиль и сердито надвинула на лобъ соломенную шляпку. — Шутка не удалась, какъ я вижу, я думала, что это будетъ забавне! Что касается меня, — она небрежно пожала плечами, — я могу ухать обратно, если не во-время попала.

— Нтъ, нтъ, — вскричалъ молодой человкъ; онъ порывисто прижалъ ее къ своему сердцу и покрывалъ ея нжное личико страстными поцлуями.

— Уфъ! — отряхнулась она, со смхомъ вырвавшись отъ него. Она бросила шляпу и носовой платокъ на столъ и откинула на спину длинный спустившійся на грудь локонъ.

— Ну вотъ, теперь ты опять умникъ, сокровище мое, — сказала она. — Если-бы ты вчера былъ у насъ! Что у насъ было, ты и представить себ не можешь!.. Мама телеграфировала, что свихнула себ ногу и потому не можетъ продолжать гастролей, что директоръ позволилъ мн танцевать вмсто нея Жизелль въ балет «Жизелль и Виллисы» и что я должна тотчасъ хать туда… Я въ это время cидла на балкон и лакомилась вмст съ какаду конфектами, которыя ты мн привезъ; телеграмма произвела такой переполохъ, какъ бы лопнувшая въ дом бомба: горничныя, лакеи, даже кухонный персоналъ — вс бгали взадъ и впередъ и суетились, какъ муравьи.

Она закончила свое описаніе короткимъ мелодическимъ смхомъ и старалась снова прицпить свои золотые часики, которые она нечаянно быстрымъ движеніемъ выдернула изъ за пояса.

— Я бы желала только, чтобы ты видлъ бабушку, — продолжала она. — У нея опять невралгія въ лвой ног и она сидитъ, какъ прикованная, въ кресл… Ты знаешь ея гордый властный взглядъ, внушающій уваженіе, а когда она начнетъ говорить о своемъ род, о давно истлвшемъ маркиз Ружероль, мн даже длается страшно. Она снова пересчитала всхъ Генриховъ и Гастоновъ, кости которыхъ каждый разъ перевертываются въ могил, сердито топала здоровой ногой и говорила, что мама глупо длаетъ, отправляя меня, послдній отпрыскъ древняго рода, въ дорогу съ одной только Минной, глупой горничной — ну, a по моему совсмъ даже не глупо!

Она лукаво усмхнулась. При каждомъ ея неизъяснимо-граціозномъ движеніи звенли дорогіе браслеты на ея рукахъ, шуршало серебристое срое шелковое платье, и сильный ароматъ розъ уже давно заглушилъ запахъ фiалокъ, распространявшійся отъ шкафа съ бльемъ.

Теперь она пытливо смотрла на молодого человка своими большими глазами, казавшимися то карими, то зелеными. Онъ стоялъ какъ бы въ оцпенніи, опираясь рукой на столъ. Забывъ и о грозномъ положенiи длъ въ настоящую минуту и о томъ, что они въ комнат смертельно оскорбленной имъ матери, онъ только слушалъ и смотрлъ на это цвтущее веселое существо, которое граціи такъ щедро осыпали дарами. Она прочла въ лиц его восторженное упоеніе и бросилась ему на грудь.

— Глупый Феликсъ! — сказала она и потрясла его за ухо. — Что съ тобой было, когда я пришла? A я пришла такая гордая своей блестящей продлкой, выполнить которую было не такъ-то легко… У меня вдь отъ мамы врожденная потребность прыгать, плясать, а больше всего слышать изъ тысячи устъ «браво», видть восторгъ тысячи глазъ — все это говорило во мн, милый, громче, чмъ ты думаешь.

И ловкимъ движеніемъ, точно змя, она выскользнула изъ его объятій, между тмъ, какъ его густыя блокурыя брови вдругъ мрачно нахмурились. Она засмялась и стала ихъ разглаживать рукой.

— Бабушка очень сердилась и бранилась за телеграмму, — быстро продолжала она, чтобы сгладить непріятное впечатлніе, — но сейчасъ же велла укладываться у себя на глазахъ въ столовой. Праведный Боже! Какая закипла работа! Минна и старая бабушкина ворчливая камеристка притащили по крайней мр половину гардероба и скоро бабушка вмст со своимъ кресломъ исчезла за горой газовыхъ юбокъ, и я видла по временамъ, какъ по ея чепчику мелькалъ желтый шлейфъ въ то время, какъ она бранилась и распоряжалась… Ахъ, Феликсъ, у меня подергивались ноги при вид всхъ этихъ блестящихъ театральныхъ принадлежностей, постепенно приготовленныхъ для меня мамой; а когда былъ принесенъ восхитительный костюмъ Жизеллы, у меня на глазахъ навернулись слезы… Но, ты успокойся, — вдь я по уши влюблена въ тебя, — я мужественно проглотила свои слезы и въ душ смялась надъ «Madame Lazare n'ee de Rougerole» [6], которая въ эту минуту говорила моей горничной: «Минна, не вздумайте въ вокзал идти фамильярно рядомъ съ мадемуазель Фурніе! Вы должны идти сзади и смотрите, не разболтайте въ Вн, что вы одна сопровождали ее въ дорог!» Ха, ха, ха, въ Вн! Я уже твердо ршила, что отправлюсь къ своему милому. И вотъ я здсь Феликсъ! Минна съ сундуками и картонками сидитъ въ отел, плачетъ и смется, и страшно боится мамы и бабушки. He пошлешь ли ты за ней?

Онъ вздрогнулъ, точно крыша обрушилась на него, — страшная дйствительность снова возстала передъ нимъ!

— Нтъ, она не подетъ сюда, — сказалъ онъ глухимъ голосомъ, — да и ты не можешь здсь оставаться, Люсиль.

Теперь только она оглядлась кругомъ и смясь, всплеснула руками.