В доме Шиллинга

— Погибшій сынъ! — воскликнулъ совтникъ, задыхаясь отъ гнва. — Этого мать теб никогда не проститъ. Ступай! Уходи изъ моего дома, здсь нтъ больше мста для тебя. Я не знаю, какъ мн и благодарить Бога за то, что онъ продлилъ родъ Вольфрамовъ и избавилъ ихъ старый домъ отъ чуждаго кукушкина отродья.

Онъ ушелъ въ свою комнату и съ шумомъ захлопнулъ за собой тяжелую, обитую желзомъ дверь, между тмъ какъ молодой человкъ молча дрожащими руками завертывалъ серебряный приборъ, единственное отцовское наслдіе, чтобы тоже уйти изъ столовой.

5

Какъ ошеломленный прошелъ онъ черезъ кухню и отодвинулъ задвижку. Отворивъ дверь, онъ услышалъ шумъ голосовъ: только что пробило шесть часовъ, и сни были полны женщинъ и дтей, и много ихъ шло еще поспшно по переднему двору съ жестяными и глиняными кувшинами и кружками въ рукахъ, такъ какъ въ этотъ часъ можно было получать молоко въ монастырскомъ помсть. Коровница только что принесла два ведра пнящагося молока и съ изумленіемъ оглядывалась кругомъ, такъ какъ мсто за прилавкомъ было пусто — первый разъ за все время, что она служила въ монастырскомъ помсть. Даже въ день смерти и похоронъ покойной совтницы оно было аккуратно занимаемо въ ту минуту, какъ приносилось молоко.

Феликсъ быстро прошелъ черезъ толпу. Прежде эта молочная торговая была ему до того противна, что онъ всегда въ это время ходилъ по задней лстниц, чтобы избжать толкотни въ сняхъ. Сегодня онъ разсянно смотрлъ черезъ головы ожидающихъ, — онъ не замтилъ, что ему кланялись, что двушки и женщины подталкивали другъ друга и съ удивленіемъ слдили взглядомъ за красивымъ молодымъ человкомъ въ то время, какъ онъ поспшно поднимался по скрипящей лстниц въ послдній разъ, такъ какъ дядя выгналъ его изъ дому. Никогда, никогда больше не вернется онъ въ мрачный домъ, въ этотъ склепъ, построенный монахами и заботливо сохраненный въ продолженіе цлыхъ столтій малодушнымъ, бднымъ фантазіей родомъ, которому не было никакого дла до человческой души и который попиралъ ногами всякую искру, всякій порывъ, не соотвтствующіе его традиціямъ.

Дорожная сумка изгоняемаго лежала на стол въ мезонин, и ему надо было ее взять. Онъ хотлъ съ ночнымъ поздомъ ухать въ Берлинъ, переговоривъ еще до тхъ поръ со своимъ другомъ Арнольдомъ фонъ Шиллингъ. Это были единственныя ршенія, ясно выдлявшіяся изъ хаоса, царившаго въ его возбужденномъ мозгу. Что онъ будетъ длать, онъ еще не ршилъ; передъ нимъ снова и снова возставало все только что случившееся… Третьяго дня онъ ухалъ изъ Берлина — госпожа Фурніе, находившаяся въ это время въ Вн, писала своей матери, что директоръ придворнаго театра по ея просьб готовъ позволить Люсили дебютировать на сцен Кертнерторъ театра [5] — это извстіе его сильно испугало, потому что онъ понималъ, что его возлюбленная будетъ для него потеряна, если хоть разъ выступитъ на сцен. И сама она съ страстнымъ нетерпніемъ просила его скоре привести въ порядокъ свои дла и отправиться въ Вну, чтобы лично переговорить съ ея матерью — и вс его планы рушились въ первую же минуту по прізд!

Онъ сильно сжалъ руками виски, какъ будто бы этимъ полнымъ отчаянія движеніемъ могъ собрать свои разсянныя мысли, найти путеводную нить во мрак, куда онъ низринулся съ закрытыми глазами изъ яркаго свта своихъ радужныхъ надеждъ…

Онъ поссорился навсегда съ матерью. И безъ словъ дяди, онъ самъ чувствовалъ, что она никогда не проститъ ему его нжной восторженной любви къ его безъ всти пропавшему отцу, а тмъ боле не забудетъ ршительности, съ которой онъ высказалъ все горе, накопившееся съ дтства въ его душ.