В доме Шиллинга

Баронъ Шиллингъ сидлъ подл нея, противъ своего отца. Отецъ и сынъ были очень похожи. Они, какъ и вс Шиллинги, не отличались особенной красотой. Наверху въ среднемъ зал висли портреты тхъ временъ, когда древній родъ жилъ еще въ своемъ рыцарскомъ замк. Уже и тогда отличительными знаками этого рода были толстая красная нижняя губа, угловатый лобъ и большой характерный нмецкій носъ; это были полныя жизни, упрямыя головы на исполинскихъ по истин фигурахъ, рожденныхъ, казалось, для тяжелой борьбы. И эти два послдніе потомка совершенно походили на нихъ, только прежде желтоватые, похожіе на сплую пшеницу волосы стараго барона потемнли и посдли, между тмъ какъ сынъ съ своей курчавой головой и бородой походилъ на южанина… Но у обоихъ были такіе же большіе огненные глаза, гордо соколинымъ окомъ смотрвшіе на міръ, у стараго барона они свтились лукавствомъ, веселостью и чувственностью, у сына же большею частью были опущены, точно онъ смотрлъ внутрь себя. Молодая жена подала ему чашку чаю, и онъ, пытливо взглянувъ въ ея лицо, удержалъ на минуту ея руку въ своей.

— Тебя встревожила гроза, Клементина, ты страдаешь? — спросилъ онъ съ дружескимъ участіемъ.

Она выдернула руку и поставила чашку передъ нимъ на столъ, въ то же время съ отвращеніемъ отвернувшись.

— У меня кружится голова, а ты опять принесъ съ собой невыносимый запахъ красокъ и масла изъ твоей такъ называемой мастерской, — сказала она раздражительно.

Старый баронъ сильно покраснлъ.

— Гмъ… Можетъ быть эхо не довольно выразительное «такъ называемую» лучше замнитъ «смшными дилеттанскими притязаніями», Клементина? — рзко спросилъ онъ и, опираясь обими руками на ручки кресла, онъ приподнялся и глядлъ на нее вызывающе.

— Ты не понялъ Клементины, папа: она этимъ словомъ хотла только обозначить жалкое помщеніе на чердак съ импровизированнымъ освщеніемъ сверху, — сказалъ сынъ съ удареніемъ, и его широко открытые глаза гордо и пристально смотрли въ лицо молодой женщины.

Она выдержала этотъ взглядъ съ легкой насмшливой улыбкой, блуждавшей на губахъ, и покачала головой, какъ будто бы ршительно не намрена была ни на іоту измнить смыслъ своихъ словъ. Сильное упрямство поразительно оживило и привело въ напряженное состояніе каждый мускулъ этого повидимому безжизненнаго апатичнаго лица.

— Вотъ теб, Арнольдъ! — злобно засмялся старикъ. — Что подлаешь съ женскимъ предубжденіемъ? — и онъ съ комическимъ отчаяніемъ провелъ рукой по густымъ сдымъ волосамъ. — Я и самъ прежде поступалъ не лучше. Да, милая Клементина, я былъ слпъ, былъ простофилей, какъ говорятъ нмцы, потому что не понялъ дарованій Арнольда. Хотя въ этомъ нтъ ничего удивительнаго, такъ какъ мы, Шиллинги, знали толкъ въ искусствахъ, какъ свиньи въ апельсинахъ. Поэтому то я изъ всхъ силъ протестовалъ противъ «бумагомаранья» и бдный малый принужденъ былъ заниматься рисованіемъ у меня за спиной. Потомъ мн изъ Берлина пишутъ, что моему сыну предстоитъ блестящая карьера, и мн пришлось стыдиться своего упрямства. Еслибы я только подозрвалъ, что у него талантъ, многое было бы иначе. — Мрачный взглядъ срыхъ глазъ упалъ на него.

— Ты полагаешь, папа, что живопись прокормила бы съ избыткомъ послднихъ Шиллинговъ?

— Клементина! — быстро прервалъ ее молодой баронъ, лицо котораго омрачилось.

— Пожалуйста, не горячись, Арнольдъ! — проговорила она жалобно, закрывая рукой ухо, какъ будто звукъ этого прекраснаго мужского голоса непріятно поражалъ ея слухъ. Она, очевидно, страдала нервнымъ разстройствомъ и въ эту минуту была очень взволнована, но не замолчала.

— Скажи самъ, могъ ли бы ты жить гонораромъ, получаемымъ отъ этихъ людей… полусвта! Что принесла теб, напримръ, «Дездемона въ бломъ атласномъ плать»?

Изъ-подъ нервно подергивавшейся верхней губы блестли блые длинные зубы.

Характеристичная улыбка, игравшая на губахъ молодого человка еще въ передней, снова появилась. Онъ съ ироніей взглянулъ на Люсиль, которая сгорала желаніемъ отвтить какой нибудь глупостью «длинной срой особ» за произнесенное ею слово «полусвтъ».

— Картина эта посл многихъ неудачныхъ попытокъ дала мн блаженное сознаніе, что я олицетворилъ трогательную фигуру несчастной дочери дожа въ томъ вид, какъ она жила въ моей фантазіи, — сказалъ онъ весело и спокойно. — У госпожи Фурніе дивный профиль, а ея самоотверженіе, ея терпніе во время скучныхъ сеансовъ…

— Скучныхъ? — повторила баронесса съ истерическимъ смхомъ. — Это очень дурно, Арнольдъ, да и ведетъ ко лжи и обману въ супружеств, если мужъ и жена мало знаютъ о прошломъ другъ друга, какъ мы съ тобой, — прибавила она, почти задыхаясь отъ злобы.

Старый баронъ, собиравшійся было разбить яйцо, вдругъ остановился. Со своей величественной головой и гнвно сверкавшими изъ подъ густыхъ нависшихъ бровей глазами онъ походилъ на разгнваннаго льва. Съ устъ его готовъ былъ сорваться рзкій отвтъ, но онъ сдержался.