В другом мире: заметки 2014–2017 годов

Почему в последнее время так много университетских преподаватель*ниц из моего окружения переживают нервные срывы? Очевидный ответ – структурные проблемы в университетской системе: всё то же число преподавателей и преподавательниц отвечает за растущие орды учащ*ихся, что невероятно нагружает их расписание. Несмотря на рост числа студенто*к, число рабочих мест для преподаватель*ниц не увеличилось пропорционально, и в результате нагрузка на них значительно возросла: им приходится брать на себя всё больше административной работы и руководить своими кафедрами, словно они предприниматель*ницы. То есть привлекать деньги для исследований, писать заявки, составлять бесконечные рецензии и жонглировать большими бюджетами. Совсем неудивительно, что в такой гонке собственная научная деятельность нередко остается за бортом. Один мой знакомый историк недавно заметил, что после публикации диссертации на хабилитацию обычно никто больше никаких книг не публикует, потому что административная работа высасывает все соки. Тот, кто всё же хочет продолжать научные изыскания на высоком уровне, писать книги и регулярно участвовать в конференциях, с относительно высокой вероятностью катапультирует себя в кризис перегруженности, который рано или поздно проявит себя соматически или психически – в виде бессонницы, ухудшения слуха, депрессии или других тяжелых ментальных расстройств. В автобиографии Луи Альтюссера я обнаружила описание симптома, с которым могли бы согласиться многие гуманитарии: ученый писал о своей тайной уверенности в том, что он недостаточно хорош, недостаточно работает и в реальности ничего не знает. Альтюссер описывал возникающий из этого дефицитарного чувства страх перед тем, что весь обман однажды вскроется. Что выглядело тогда как фантазийный страх, сегодня является вполне обоснованным беспокойством, так как вероятность того, что преподаватель*ницы не справятся с нагрузкой, довольно высока. Они либо смиряются с невозможностью когда-либо до конца разобраться с горами работы, либо просто оказываются на грани нервного истощения. В связи с этим профессия ученого-гуманитария при университете теряет свою привлекательность, поскольку исчезла свобода в плане определения графика работы, как это было раньше. Эта проблема имеет и технологический аспект: в ходе цифровизации объем работы опять же вырос. Некоторые колле*жанки рассказывают о сотнях имейлов, на которые они должны ответить и которые висят на них мертвым грузом. По сравнению с этой нерадостной картиной художественные институты кажутся райским пространством свободы, однако и их повсеместно превращают в университеты. В любом случае я бы не стала советовать своей дочери начинать академическую карьеру в гуманитарных науках.

Открытие сезона в теннисном клубе

Сегодня ярко светит солнце – по сути, первый по-настоящему теплый день 2016 года. Открыт бассейн, и по дороге туда можно увидеть теннисист*ок в коротких юбках. Их обнаженные ноги оптимистично знаменуют собой начало лета. Мужчины же, напротив, всё еще в куртках или, как во времена моей юности в прибрежных районах Гамбурга, небрежно набросили на плечи кашемировые свитера: хотят подчеркнуть свою элегантность. Вся эта сцена напоминает рекламный ролик для гольф-клуба: happy white people в красивой одежде. Я лавирую между критической дистанцией и чувством принадлежности, так как этот мир одновременно и знаком, и ненавистен мне. Дежурный по бассейну тот же, что и в прошлом году; даже лежаки стоят так же. Это рождает ощущение непрерывности: всё, как всегда. На самом деле прошлый год был связан с масштабными переменами и политическими перестановками, но это никак не отразилось на теннисном клубе. Дорогие автомобили на парковке первыми сигнализируют о благополучии членов клуба. Некоторые из них успешно выстроили фасад из сытости, удовлетворения и нерушимой самоуверенности, за которым не видны проблемы. Дети их также одеты в стиле, привычном для крупной буржуазии: девочки в белых колготках и старомодных туфлях с пряжками, у мальчиков идеальные проборы – привет от Jacadi[17]. Есть, однако, и трещинки в этой буржуазной идиллии. Вот мелькнет неэлегантная сумка от Michael Kors или кто-то придет на высоких каблуках и в облегающем леопардовом платье, которое скорее можно увидеть на какой-нибудь эскортнице на Королевской аллее в Дюссельдорфе. Как и в Берлине 1920-х, идея среднего класса в чистом виде оказывается не более чем иллюзией. Представление среднего класса о самом себе уже дало трещину, и многие жалуются, что к ним в клуб затесались содержанки, риелторы и даже бывшие заключенные. Потребность отгородиться от низов тем сильнее, чем больше размываются границы классов. Привлекательность (социологическая) этого клуба как раз в том, что ему не удалось сохранить гомогенность буржуазной публики (гомогенность, конечно, фантазийную), которую уже как минимум с XIX века начали разбавлять выскочки из низов и мошенники.

Старые фотографии и письма