В другом мире: заметки 2014–2017 годов

Что делать с любовными письмами, которые остались после смерти матери? Что делать с огромным количеством фотографий, которые, без дат и подписей, просто лежат в ящике стола? По каким принципам их сортировать? По десятилетиям? Или выбрать критерием сортировки то, что изображено на них (дети, горнолыжный курорт, вечеринки)? Проблема в том, что фотографии ломают любую систему категорий, так как не всегда понятно, когда они были сделаны, и зачастую изображено на них не что-то одно, а всё сразу. И все-таки самая большая сложность для меня заключается в том, чтобы выбросить какое-либо фото, расстаться с ним. Если мне нужно выбросить какое-то фото, на котором изображена мама, то это ощущается так, как если бы я вновь лишала ее жизни и избавлялась от нее. Я не могу и не хочу нести эту ответственность. Возможно, это работает и в традиции изображений святых: уничтожение изображений святых приравнивалось к святотатству. Когда лишь фотографии (и видео) до некоторой степени гарантируют посмертное присутствие человека, то от них просто невозможно избавиться. С другой стороны, я бы не хотела оставлять в своей квартире весь этот материал, размещать новые коробки в и без того заставленной рабочей комнате. Поэтому я приняла следующее решение: фотографии, которые мне так или иначе дороги и которые я бы хотела показать своей дочери, я отсканирую и оставлю себе. В конце я рассортирую фотографии (просто по десятилетиям и темам) и уложу их в коробку, которую потом осмотрят мои брат с сестрой. Когда они тоже отберут себе фотографии, я уберу оставшиеся в подвал и буду надеяться, что, возможно, наступит день, когда я смогу с ними попрощаться.

Перед Заветом: Рембрандт

Картина Берлинской галереи «Моисей, разбивающий скрижали Завета» (1659) – моя самая любимая у Рембрандта. Прежде всего потому, что типичный для него способ нанесения краски выходит здесь на передний план. Как пишет Светлана Альперс в своей книге о Рембрандте, именно на этой картине мы особенно хорошо видим, что краска создает объем. Похоже, здесь она нанесена многослойно, хотя это не очень-то оправдано сюжетом картины. Мы видим море из коричнево-земельных, почти что абстрактных и смазанных цветовых зон, которые практически делают из картины образец еще не существовавшего во времена Рембрандта направления bad painting. Простая одежда Моисея также имеет земляной оттенок, из-за чего вся картина кажется «грязной», – как будто нам указывают на происхождение пигментов, на их связь с землей. Голова Моисея – единственное светлое пятно на картине, однако его взгляд темен, и он не смотрит на зрителя. Этот затемненный взгляд сообщает нам об отвержении, мы буквально чувствуем его на себе. Интересно также, что текст в виде древнееврейских букв на скрижалях выступает своего родом антиподом тактильности на картине. Он «говорит» через скрижали как минимум с теми, кто понимает древнееврейский. При этом кажется, что Моисей хочет обрушить скрижали на всех тех, кто стоит перед картиной и рассматривает ее. Он в ярости оттого, что люди по-прежнему молятся золотому тельцу. Его отношение к Десяти заповедям показано Рембрандтом также амбивалентно: как бы подтверждая силу написанного на скрижалях, Моисей поднимает их над собой, при этом он очевидно страдает от их тяжести и через мгновение бросит их, освободив себя от их власти. Эта картина демонстрирует отчаяние из-за необходимости подчиняться заповедям. Ведь насколько Моисей хочет призвать своего (фантазийного) визави к уважению закона Божьего, настолько же он им и тяготится. Заповеди – которые символизируют скрижали – не навязаны людям извне. Заповеди телесно связаны с Моисеем, ведь он держит их в руках. Получается, что переход между заповедями и телами субъектов размыт. Последние внутренне срослись с заповедями – о подобном будет говорить Жиль Делёз в своей модели «общества контроля». Мне очень нравится намеренная театральность позы Моисея с освещенной головой и широким размахом рук, как будто он выступает на сцене, – ведь именно эта театральность и делает изображение на холсте столь достоверным и захватывающим одновременно.

Любовь как событие