В другом мире: заметки 2014–2017 годов

Выставку портретов художника Поля Сезанна в парижском музее Орсе открывает картина с изображением отца Сезанна, написанная в 1866 году. Портрет тронул меня до слез. Такого со мной еще никогда не происходило; мне пришлось сделать круг по выставке, чтобы успокоиться, вернуться к этой картине и как следует рассмотреть ее. С отцом, если верить литературе о Сезанне, у последнего были более чем напряженные отношения. Художник изображает отца в огромном, высоком светлом кресле. Его подчеркнуто размашистая манера при изображении смазанных цветков похожа на реверанс в сторону постимпрессионизма. Монументальность же кресла подчеркивает, как сидящая (читающая) в нем фигура отца чуть ли не угрожающе надвигается вперед: отец и кресло словно нависают над зритель*ницами и дают им понять, что в XIX веке невозможно укрыться от этой патерналистской инстанции. Очевидно, отец не был для сына чем-то, что можно спокойно обойти стороной. Однако вместо того, чтобы наделить его как будто мертвыми черными глазами-дырами, которыми он наградил мадам Сезанн на ее многочисленных портретах, художник изображает отца с прикрытыми веками. Его взгляд скрыт от нас, так как мужчина погружен в чтение газеты L’Événément («Событие», франц.), в которой, к слову сказать, публиковался друг Сезанна Эмиль Золя. Отец кажется нам, с одной стороны, слишком присутствующим и доминирующим, а с другой стороны, его нет, так как, очевидно, мыслями он где-то далеко: он присутствует, но одновременно отсутствует и недоступен. Специфические временны́е рамки портрета – когда он одновременно показывает жизнь портретируемого и его отсутствие, его (будущую) смерть – хорошо считываются в иконографии портрета. Однако Сезанн использовал изображение отца и для собственных программных задач. К примеру, в роли «картины в картине» здесь выступает висящий на стене за креслом натюрморт с яблоками, а сам портрет есть своеобразное восхваление искусства Сезанна. Отец, всегда со скепсисом относящийся к работе сына, здесь – с точки зрения пространства – оказывается в подчинении у этого самого искусства. Так как газета в руках отца согнута, то можно прочитать ее название: в форме слова «L’Événément» проступают буквы, текст внедряется в картину, а живопись становится языком, который тем не менее функционирует иначе, чем напечатанное слово. Кроме того, мне кажется, что через интеграцию текста в этой картине угадывается будущий кубистский коллаж. Особенно трогательным мне показался факт, который я узнала из этикетки: Сезанн вложил в руки своему отцу прогрессивную газету, которую консервативный патриарх в реальности никогда бы не стал читать. Тут, несмотря на большую временну́ю разницу, я неосознанно подумала о собственном отце, который хотя и признавал, что после 1968 года в патриархальном обществе появились первые трещины, однако на протяжении многих лет продолжал читать невыносимо консервативную – в моих глазах – газету Die Welt, хотя я отчаянно пыталась заинтересовать его другими ежедневными газетами. Огромное кресло, в котором сидит отец Сезанна, изображено крупными мазками и символизирует амбивалентности, в которые может толкнуть человека его консервативный отец. Сезанн демонстрирует по отношению к нему уважение (в виде монументального портрета) и одновременно антипатию (в виде небрежных мазков). Когда я сталкивалась с политически некорректными замечаниями моего отца, я пыталась сладкоречиво убеждать его и объяснять, как будет правильно, что, конечно, ни к чему не приводило. Живопись помогла Сезанну выбрать намного более эффективный путь. Он нарисовал отца прогрессивным, каким он отнюдь не был, и таким образом мягко отомстил ему, ведь место реального человека заняла фантазийная фигура. Какой бы ощутимой ни была отцовская власть, здесь желаемое выдается за действительное: сын пишет отца таким, каким бы он хотел его видеть. Вызов этого портрета заключается в том, что он будет влиять на потомков – как финансово обеспеченный консервативный патриарх, в руки которому сын пририсовал прогрессивную газету.

Пальто от Balenciaga