В душе февраль, или Мне нечего терять, кроме счастливого случая

Я пожелала долгих и счастливых лет жизни своим врагам, которых у меня практически и не было. Мира и любви тем, кто меня никогда не любил, кто мне страшно завидовал и старался поставить подножку в самый тяжелый момент. Кто не подавал мне руки и никогда не помогал подняться. Удачи вам всем и спокойствия. Затем я попросила прощения у всех, кому сделала больно и кому нанесла хоть какую-то обиду. А их много. Их очень много. Я просила прощения за свой эгоизм, за свою беспринципность и за свою черствость. Я умоляла простить меня за то, что никогда не умела любить. Наверно, именно поэтому меня никогда не любили другие. Я просила прощения у своих мужчин, половину имен которых я даже не помню. Но одно имя запало мне в душу. Мельников Владимир… Молодая, бесшабашная девчонка и взрослый, перспективный мужчина… Неудачница и удачливый адвокат. Я прошу у тебя прощения за мою молодость и твою зрелость. За мою беспечность и твой разум. За твою боль и мое безразличие. За твое приобретение и мою потерю. За твою устроенность и мое одиночество.

Я попросила прощения у своих родственников, с которыми никогда не была близка, но которых всегда любила. Пусть скрыто, но честно. Я люблю вас всех, хоть вы и такие далекие, но вы совсем не забытые. Я люблю вас и очень переживаю за то, что так и не смогла сказать этого раньше. Наверно, никогда нельзя скупиться на чувства. Никогда. Но это не мы скупимся на них. Нас заставляет скупиться жизнь.

— Черт побери! — прокричал Макс. — Двигатель отказал! Нужно срочно садиться! Попробуем сесть на пузо! Можем загореться!

Я по-прежнему сидела, уткнувшись в колени, и боялась пошевелиться. Конечно, я могла приподняться и посмотреть, что там за окном, но я совершенно не хотела этого делать. Вернее, не могла, потому что не чувствовала ни рук, ни ног. Только ноющую боль в животе, отдающую в левую руку… Я знала — там за окном зловещая темнота, наверное, такая же зловещая, как сама смерть. Там дождь, ветер, а может, и оранжевое пламя, окутывающее самолет.

Почувствовав, что самолет падает, я сжалась в комок и услышала, как Макс выматерился. Я не надеялась на счастливую посадку. Я знала, что мы оба погибнем.

— Согнись и не вздумай поднимать голову, а то останешься без нее! — прокричал Макс, но я его уже не слушала.

Неожиданно меня вырвало, и я чуть было не захлебнулась в собственных рвотных массах.

Даже не пытаясь вытереться, я попыталась вспомнить, что же можно сделать при авиакатастрофе? Что можно сделать для того, чтобы выжить? Прыгнуть с парашютом. Но у нас его нет.

Прыгать без парашюта так же бессмысленно, как высунуться в иллюминатор и звать на помощь. Надеяться на спасателей, которые должны нас искать после того, как мы упадем?..

Раздался страшный грохот. Вроде удалось сесть. Ведь если бы мы упали, то просто не остались бы в живых. Макс посадил самолет на «пузо».

Я вообще не понимала — жива я или мертва? Я даже не знала, где я — в аду или в страшной действительности. Мрачная тишина, только шум непрекращающегося дождя. Я подняла голову и почувствовала острую боль. Я вдруг поняла, что уже на земле. Потрогав лицо, я вскрикнула — в него впилось множество мелких осколков.

В нескольких метрах от меня горел врезавшийся в дерево самолет, а ко мне полз обожженный Макс. Значит, при приземлении я просто вылетела из самолета, как тряпичная кукла, а Макс находился в нем до победного. Я лежала на траве и с ужасом наблюдала за горящим самолетом.

Я не верила, что мы остались живы. Не верила, пока ко мне не подполз Макс. Я попыталась встать, но у меня ничего не получилось. Что-то случилось с ногами. Вернее, с одной, правой.

— Ты жива? — с трудом спросил Макс и сел рядом со мной.

На его красивом лице не было ни царапинки. Зато обожженные руки напоминали сплошной волдырь. Кожа обуглилась.

— Жива, — простонала я и почувствовала, что глотаю собственную кровь, текущую из носа.

— У тебя нос сломан.

— Что?

— Нос болит?

— Я уже сама не знаю, что у меня болит. Наверное, всё. Что у тебя с руками?

— Подгорели. Ты встать сможешь?

— У меня что-то с ногой. Может, я ее тоже сломала? Еще мне кажется, что у меня сломаны ребра. Вот здесь такая сильная боль…

Пламя от самолета становилось все меньше и меньше. Боль в ногах казалась невыносимой. Я попыталась подняться, но не смогла. Стало еще хуже и еще больнее. Но я знала, что должна встать. Встать и помочь обгоревшему Максу. Он протянул мне руку, но как только я до нее дотронулась, громко закричал, перевернулся на спину и стал кататься по мокрой траве.

— Прости меня, пожалуйста, прости… — бормотала я, сплевывая собственную кровь. — Прости… У тебя же руки обгорели… Тебе больно… Вся кожа почти слезла… Она как гармошка… Ради бога, прости…

Макс не отвечал, по-прежнему катался по траве и кусал и без того окровавленные губы. Я не сомневалась, что у него болевой шок. Он ничего не видит, не слышит и вообще не понимает, что происходит. Нужно переждать, больше я ничего не могу сделать. Наконец Макс пришел в себя, подполз ко мне и лег рядом.