В движении. История жизни

«Диагноз» ставить Лэрри я воздержался, хотя в те дни свободно жонглировал многими психиатрическими терминами. Единственное, о чем я мог думать, так это лишь о том, насколько Лэрри был лишен любви, заботы, покоя и уважения и как он вообще в этих условиях смог выжить физически. Лэрри был умен и гораздо более информирован, чем я. Он находил старые газеты и прочитывал их от корки до корки. Обо всем, что он прочитал или услышал, он думал – настойчиво и упрямо, ничего не принимая на веру.

У Лэрри не было намерения искать работу, в чем я увидел проявление некой последовательной жизненной установки – бессмысленная, суетливая занятость ему была не нужна. Он был неприхотлив, а потому мог жить на скромную пенсию и даже что-то откладывать.

Весь день Лэрри проводил на ногах, и для него было обычным делом прошагать пешком от своей квартиры в Ист-Виллидж до моего дома в Сити-Айленде. Иногда он оставался ночевать на кушетке в моей гостиной, а однажды на нижней полке своего холодильника я обнаружил тяжелые слитки золота, которое Лэрри скопил за долгие годы. Он принес их ко мне домой, полагая, что здесь они будут в большей безопасности, чем у него в квартире. Золото, сказал он, – единственная ценность, которой можно доверять в этом мире; акции, облигации, земля, произведения искусства – все может за ночь потерять свою стоимость, но не золото («семьдесят девятый элемент», как он говорил, чтобы меня порадовать). Почему он должен работать, если может жить свободно и независимо? Мне нравились его отвага, прямота, с которой он об этом говорил, и, я думаю, Лэрри действительно был одним из самых свободных людей, кого я знал.

Характер у Лэрри был легкий и мягкий, и многие женщины находили его привлекательным. Несколько лет он жил в браке с женщиной из Ист-Виллидж, которую природа наделила роскошными формами, но, к несчастью, она была убита бродягами, которые в поисках наркотиков вломились в их квартиру. Бродяги не нашли ничего, Лэрри же, вернувшись, нашел труп жены.

Лэрри и раньше большей частью потреблял молоко и хлеб; теперь же, переживая утрату, он вообще ничего, кроме молока, не ел. Его пожирала мечта: путешествовать по свету с огромной кормилицей, которая баюкала бы его как ребенка и прикладывала к груди. Никогда я не сталкивался с более первобытными фантазиями.

Иногда я не видел Лэрри неделями или месяцами (как с ним связаться, я не знал), но потом он внезапно появлялся вновь.

Как и его отец, он был алкоголиком, и алкоголь запускал в его мозге некие разрушительные процессы. Лэрри знал об этом, а потому старался не пить. В конце 1960-х мы пару раз вместе попробовали «кислоты», но особенно Лэрри любил ездить со мной на мотоцикле к моей кузине Кэйти, одной из дочерей Ала Каппа, которая жила в округе Бакс. У Кэйти была шизофрения, но они с Лэрри на интуитивном уровне понимали друг друга, сформировав некое странное содружество.

Хелен обожала Лэрри, как и все мои друзья; он был совершенно свободным человеческим существом, героем городской робинзонады – этаким современным Генри Торо.

В Нью-Йорке я познакомился со своими американскими кузенами и кузиной, Каппами (их настоящей фамилией была Каплин, и они были моими троюродными братьями и сестрой). Старшим был Ал Капп, карикатурист. У него было два брата – Бенс, тоже карикатурист, Эллиотт, карикатурист и драматург, и сестра, Мадлен.

Я живо помню первый Пасхальный Седер в кругу Каппов, на котором я присутствовал в 1966 году. Мне было тридцать два, а Луису Гарднеру, мужу Мадлен, – сорок восемь. Моложавый и подтянутый, с армейской выправкой, полковник резервистов и архитектор, Луис, сидя во главе стола, вел Седер; по другую сторону находилась Мадлен, а между ними – необычайный состав всех членов семьи: Бенс, Эллиотт, Ал и их жены.

По всей гостиной носились дети Луиса и Мадлен – пока не приходила пора задавать сакраментальные «четыре вопроса» и пытаться стащить афикоман.

Все мы тогда были в расцвете сил. Ала, талантливого и всеми любимого создателя комиксов «Лил Абнер», с восхищением читала вся Америка. Эллиотта, самого вдумчивого из братьев, ценили за его пьесы и эссе, Бенса (Джерома) буквально разрывала изнутри творческая энергия, а Мадлен, любимица братьев, была центром этой компании. Все они были блестящими, неистощимыми ораторами, но я иногда думал, что самой умной из них была Мадлен; удар, который ввергнет ее в состояние афазии, случится только через несколько лет[68].

Мы часто виделись с Алом, который, когда я встретил его в середине 1960-х, был странной фигурой. Все три брата в 1930-е годы были либо коммунистами, либо «попутчиками», но Ал в 1960-х претерпел странную политическую трансформацию, став другом Никсона и Агню (хотя, подозреваю, они ему не особенно доверяли – остроумие и сатира могут сделать мишенью любого человека во власти).