В движении. История жизни

Никто на Хортон-стрит никогда не запирал дверей. Мы все присматривали за домами друг друга и нашим маленьким общим пляжем. Он был всего в несколько ярдов шириной, но это был наш пляж, и каждый День труда мы устраивали на этой узкой полоске песка настоящую вечеринку с поросенком, медленно жарящимся на вертеле.

Я часто отправлялся в долгие заплывы по заливу с еще одним соседом, Дэвидом. Я был начисто лишен и осторожности, и здравого смысла; Дэвид же был наделен ими в полной мере и часто уберегал меня от неприятностей. Но однажды я в своем безрассудстве зашел слишком далеко, уплыв к мосту Трогс-Нек, и кораблем едва не был разрезан напополам. Когда я рассказал об этом Дэвиду, он был шокирован и сказал, что, если я хочу «как полный идиот» плавать по корабельным маршрутам, я должен по крайней мере буксировать за собой яркий оранжевый буек – чтобы меня могли увидеть.

В водах возле Сити-Айленда я иногда встречал маленьких медуз. Легкие ожоги, которые оставались на моем теле после прикосновения к ним, я игнорировал, но в середине 1990-х годов у острова появилась гораздо более крупная и опасная медуза – гигантская волосистая цианея, похожая на львиную гриву (именно она была виновна в смерти персонажа последнего из рассказов о Шерлоке Холмсе). Прикасаться к такой было опасно – на коже она оставляла болезненные следы, а проникающий в человека яд доводил кровяное давление и частоту сердцебиения до ужасающих параметров. Однажды десятилетний сын моих соседей был ужален такой медузой; анафилактическая реакция была столь бурной, что лицо и язык ребенка моментально распухли, мальчик начал задыхаться, и только вовремя введенный адреналин спас его от смерти.

Когда нашествие медуз достигло апогея, я стал плавать в костюме аквалангиста, да еще и с маской. Незащищенными у меня оставались только губы, но их я густо мазал вазелином. Но и в этом виде мне не удалось избежать ужаса от встречи с цианеей размером с футбольный мяч, которая оказалась у меня под мышкой. Так для меня закончилась эра беззаботного плавания.

Каждые май и июнь, в полнолуние, на нашем пляже и на всех пляжах Северо-Восточного побережья можно наблюдать чудесную древнюю церемонию: для совершения ежегодного брачного обряда на кромку, разделяющую воду и сушу, из морских глубин выползают мечехвосты – существа, которые нисколько не изменились со времен палеозоя. Наблюдая ритуал, который каждый год происходит уже в течение четырехсот миллионов лет, я получаю живое ощущение реального времени.

Сити-Айленд – отличное место для прогулок, неспешного моциона взад и вперед по Сити-Айленд-авеню или боковым улочкам длиной не больше пары кварталов. Там еще сохранились островерхие крыши, восходящие к дням королевы Виктории, а также несколько небольших верфей, напоминающих о том, что остров в свое время был центром яхтенного спорта. На Сити-Айленд-авеню выстроились в ряд рестораны, где подают морепродукты, – от старинного, элегантного «Туэйт-инн» до открытого ресторана «Джонниз-риф», который специализируется на рыбе с картофельными чипсами. Мой любимый ресторан – тихий и без претензий «Хижина Китобоя» с картинками охоты на китов по стенам и гороховым супом по четвергам. Это, кстати, любимое местечко и Безумной Мэри.

В этой атмосфере маленького городка испаряется моя застенчивость. С менеджером «Хижины Китобоя», с хозяином заправки и клерками на почте мы в дружеских отношениях и называем друг друга по первым именам (клерки говорят, что не помнят, чтобы кто-нибудь получал и отправлял столько писем, сколько я; и их количество резко возросло после выхода «Шляпы»).

Иногда, устав от пустоты и тишины дома, я отправлялся в «Нептун», странно пустой и непопулярный ресторан в конце Хортон-стрит, сидел там часами и писал. Я думаю, людям из ресторана нравился их тихий молчаливый писатель, который каждые полчаса заказывал новое блюдо, поскольку не хотел, чтобы ресторан из-за него терял прибыль.

В начале 1994 года меня приручила бродячая кошка. Однажды вечером прихожу я из города и вижу: она степенно сидит на моем крыльце. Я зашел в дом и вынес блюдечко молока – она жадно вылакала. Потом посмотрела на меня, словно говорила: «Спасибо, приятель, но я еще и голодна».

Вновь наполнив блюдечко, я вынес еще и кусок рыбы, и так мы заключили негласный, но ясный договор: она остается со мной, если мне удастся нормально организовать совместную жизнь. Я нашел для нее корзину и поставил на стол на переднем крыльце; на следующее утро, к моей радости, кошка была там. Я дал ей еще рыбы, оставил молока и, попрощавшись, отправился на работу. Я думаю, она поняла, что я вернусь.

Вечером она ждала меня и приветствовала мое появление, мурлыкая, выгибая спину и потираясь о мои ноги. Когда кошка поела, я, по своей излюбленной привычке, устроился со своим обедом на диване у окна, выходящего на крыльцо, и стал есть. Кошка прыгнула на стол, стоящий на крыльце, и, не отрываясь, смотрела.