В движении. История жизни

С возрастом годы начинают накладываться один на другой, но 1972-й четко врезался в мою память. Предыдущие три года были временем необычайно напряженным; оно было наполнено работой с пациентами, которые то пробуждались, то вновь проваливались в темноту, – такой опыт не дается дважды за жизнь, редко кому он дается и один раз. Ценность и глубина этого опыта, его объем и разнообразие понуждали меня каким-то образом выразить его, но я не мог найти подходящую форму, в рамках которой объективность науки сочеталась бы с чувством причастности, близости по отношению к пациенту, а также с ощущением совершающегося перед твоими глазами истинного чуда (а иногда – и настоящей трагедии). В 1972 год я вошел с чувством полнейшей неудовлетворенности, совершенно не зная, удастся ли мне когда-нибудь воплотить свой опыт во что-нибудь целостное, придать ему органическое единство и форму.

Я по-прежнему считал Англию своим домом, а двенадцатилетнее пребывание в Штатах – затянувшимся визитом. И я понял: чтобы что-то написать, я должен вернуться домой. Под «домом» я подразумевал многое: сам Лондон, большой, беспорядочно устроенный дом на Мейпсбери-роуд, где я родился и где по-прежнему жили вместе с братом Майклом мои семидесятилетние родители, а также Хэмпстед-Хит, где я играл ребенком.

Я решил взять на лето отпуск и снять квартиру на краю Хэмпстедской пустоши, поближе к местам для прогулок, грибным лесам, озерам, в которых я так любил плавать, а также к самой Мейпсбери-роуд. Мои родители в июне собирались отмечать золотую свадьбу, и ожидался сбор членов нашей большой семьи – не только я и мои братья, но и многочисленные родственники моих родителей – племянники, племянницы, дальние кузины и кузены.

Но у меня имелась и более конкретная причина оказаться поближе к матери – она была природным рассказчиком. Мать рассказывала связанные с медициной истории своим коллегам, студентам, пациентам и друзьям. И с нами – мной и моими братьями – она с самых ранних наших лет делилась такими же историями. Иногда их сюжеты оказывались мрачными и пугающими, но в них всегда на первом плане присутствовал человек – с его личными качествами, слабостями и сильными сторонами. Отличным рассказчиком был также мой отец, а чувство восхищения, которое родители испытывали перед капризами и причудами жизни, в сочетании с недюжинным даром повествования были переданы и нам, их детям. Мое собственное желание писать – не романы и стихотворения, а нечто хроникально-документальное, – возникло при их прямом участии.

Мать была восхищена моим рассказом о больных с постэнцефалитным синдромом, об их пробуждениях и проблемах, связанных с эффектом принятия леводопы. Она настаивала, чтобы я записывал эти истории, и весной 1972 года сказала:

– Все! Пора писать!

Утро я обычно проводил на Пустоши, гуляя и купаясь, а после обеда писал или диктовал «Пробуждения». Каждый вечер, пройдя по Фрогнал и Милл-Лейн, я являлся в дом тридцать семь на Мейпсбери-роуд, где читал матери написанное за день. Когда я был ребенком, она часами читала мне вслух, и из ее уст я впервые услышал Диккенса, Троллопа и Д. Г. Лоуренса; теперь же она хотела, чтобы я ей читал – полную историю того, что она слышала в кусках и отрывках. Она слушала внимательно, эмоционально, но всегда была готова и покритиковать; при этом она исходила из собственных представлений о том, что клинически достоверно, а что нет. С противоречивыми чувствами мать терпела мои отклонения от выбранного курса, мои шатания, а высшей ее оценкой было «звучит правдиво»!

Иногда она говорила:

– Такого не может быть.

Но постепенно все чаще и чаще я слышал:

– Здесь у тебя получилось. Вот это звучит правдиво.

По сути, истории для «Пробуждений» тем летом мы писали вместе, и оба переживали такое чувство, будто время остановилось; мы словно попали в сказку, нам была дана привилегия уйти от суеты каждодневной жизни в особое измерение, измерение творчества.

Моя квартира в Хэмпстед-Хит была на расстоянии легкой пешей прогулки от офиса Колина Хейкрафта на Глостер-Кресент. Я виделся с Колином в 1951 году, когда был первокурсником Королевского колледжа. Он заканчивал колледж: невысокая энергичная фигура в мантии выпускника, уже обладавшего манерами и самоуверенностью Эдуарда Гиббона, но подвижного и в движениях исключительно быстрого – говорят, он был замечательным игроком в настольный теннис и не менее выдающимся знатоком классической древности. Не встречались мы с ним двадцать лет.

Летом 1969 года я написал первые девять историй для «Пробуждений», но «Фабер и Фабер» их отвергло, что заставило меня усомниться в том, что я вообще когда-нибудь закончу и опубликую какую-нибудь книгу[41]. Я отложил рукопись и впоследствии потерял ее.

К этому времени Колин Хейкрафт владел достаточно солидной издательской фирмой, «Дакуорт», которая располагалась через дорогу от дома Джонатана Миллера. В конце 1971 года, видя, в каком затруднительном положении я оказался, Джонатан принес Колину копию текста первых девяти историй – я совсем забыл, что она у него была.