В движении. История жизни

Я был искренне взволнован, увидев в начале 1973 года гранки «Пробуждений». Через пару месяцев был изготовлен оригинал-макет, но Колин мне его не отправил, поскольку боялся, что я воспользуюсь случаем и внесу в него многочисленные исправления и дополнения, а это затормозит запланированную публикацию.

Ирония состояла в том, что Колин сам несколько месяцев спустя предложил отложить публикацию книги, чтобы дать возможность выдержкам из нее появиться сначала в «Санди таймс», но я был категорически против, так как хотел, чтобы книга появилась либо в день моего рождения в июле, либо накануне. Мне должно было исполниться сорок, и я хотел иметь возможность сказать: «Мне, может быть, и сорок, я, может быть, уже немолод, но по крайней мере я кое-что сделал – написал эту книгу». Колин нашел мой мотив иррациональным, но, видя, в каком состоянии ума я пребываю, согласился придерживаться изначального срока выхода книги в свет – конца июня. Впоследствии он вспомнил, что Гиббон сделал все возможное, чтобы последний том его главного труда «Истории упадка и крушения Римской империи» вышел как раз в день его рождения.

Когда я жил в Оксфорде после окончания учебы и после, когда в конце 1950-х годов приезжал туда, время от времени я видел там У. Х. Одена. Его позвали в Оксфорд в качестве приглашенного профессора, читать лекции о поэзии, и, пока он там был, он каждое утро ходил в кафе «Кадена» поболтать с любым, кто окажется рядом. Оден был очень открыт и доброжелателен, но я слишком стеснялся, чтобы к нему приблизиться. Тем не менее в 1967 году мы встретились в Нью-Йорке на коктейле.

Он пригласил меня к себе, и иногда я заходил к нему домой, в квартиру на Сент-Марк-плейс, выпить чаю. Это было удобное время, потому что к четырем часам Оден уже заканчивал дневную работу, но еще не начинал пить. Он пил очень много, хотя и говорил всем, что он не алкоголик, а просто пьяница. Я как-то спросил его, в чем разница, и он ответил:

– У алкоголика после пары глотков полностью меняется личность, а пьяница может пить столько, сколько пожелает. Я – пьяница.

Оден действительно пил очень много: после обеда, вне зависимости от того, обедал ли он дома или в гостях, он вставал из-за стола в половине десятого вечера и все бутылки, что оставались, забирал с собой. Но, как бы много он ни пил, на следующее утро он вставал и начинал работать ровно в шесть (Орлан Фокс, мой приятель, который познакомил нас, называл Одена самым неленивым человеком из всех, кого он знал).

Уистен, как и я, вырос в окружении врачей. Его отец, Джордж Оден, работал в Бирмингеме терапевтом и служил в медицинской бригаде во время эпидемии летаргического энцефалита. Кстати, доктор Оден особенно интересовался тем, как под воздействием этой болезни меняется детская психика – на этот счет он даже опубликовал несколько научных работ. Уистен любил поговорить о медицине и питал особо нежные чувства к врачам (в его книге «Послание крестнику» есть четыре стихотворения, посвященные врачам, и одно из них – мне). Зная об этом, в 1969 году я пригласил Одена посетить больницу «Бет Абрахам» и встретиться с моими пациентами, страдающими постэнцефалитным синдромом (позднее Уистен написал стихотворение «Дом стариков», но я не знаю, о «Бет Абрахам» это стихотворение или нет).

В 1971 году Оден опубликовал замечательную рецензию на мою «Мигрень», и я был чрезвычайно этим взволнован; участие Одена было также очень важно для меня во время написания «Пробуждений», особенно когда он сказал мне:

– Вам придется выйти за пределы клинической проблематики… Не бойтесь метафор, не бойтесь мистики – используйте все, что вам нужно.

К началу 1972 года Уистен решил уехать из Америки и провести остаток дней в Англии и Австралии. Начало зимы было для него мрачным периодом, отягощенным болезнью и чувством заброшенности, а также сложным и противоречивым настроением, связанным с его намерением покинуть страну, где он жил так долго и любил так сильно.

В первый раз эти мысли оставили его в день его рождения, 21 февраля. Уистен любил дни рождения и вообще всякого рода празднества, а тот день был особенно важным и трогательным. Ему исполнилось шестьдесят пять, это был его последний день рождения в Америке, и издатели организовали для него праздничную вечеринку, где собралось огромное количество старых и новых его друзей (я помню, рядом с ним сидела Ханна Арендт). Только здесь я по-настоящему оценил все богатство личности Одена, его гениальную способность дружить с самыми разными людьми. Он сиял, окруженный своими друзьями, чувствуя себя совершенно дома. Мне показалось, что я никогда еще не видел его таким счастливым. Правда, к этому ощущению примешивалась и мысль о прощании, о закате.

Перед самым отъездом Уистена из Америки мы с Орланом Фоксом пришли к нему домой, чтобы помочь разобрать и упаковать книги. С тяжелым сердцем я принялся за дело.

Проведя несколько часов и изрядно вспотев, мы сделали перерыв и, потягивая пиво, некоторое время молчали. Неожиданно Уистен встал и, обращаясь ко мне, сказал: