В движении. История жизни

– Возьмите книгу, возьмите несколько, любые, которые вам понравятся.

Он помедлил, а затем, увидев, что я оцепенел, сказал:

– Хорошо. Я сам решу. Вот мои любимые книги, две из них по крайней мере.

И Уистен протянул мне свое либретто «Волшебной флейты» и довольно потрепанный томик писем Гёте, лежавший на прикроватном столике. Страницы старинного томика были испещрены пометками, замечаниями и комментариями[44].

В конце недели, в субботу 15 апреля 1972 года, мы с Орланом привезли Уистена в аэропорт. Привезли за три часа до отлета, поскольку Оден был пунктуален до одержимости и жутко боялся опоздать на поезд или самолет. Однажды он рассказал мне о своем навязчивом сне. Будто бы он торопится на поезд в состоянии крайнего возбуждения – так, словно вся его жизнь зависит от того, успеет он или опоздает. На пути его воздвигаются препятствия, одно за другим, и он начинает в панике беззвучно кричать. И понимает, что это конец, что он опоздал на поезд; но оказывается, что все это не имеет ни малейшего значения. В этот момент им овладевает чувство освобождения, граничащее с блаженством – происходит эякуляция, и он просыпается с улыбкой на физиономии.

Тогда мы приехали рано и убивали время в бессвязном разговоре. Только позже, когда Оден улетел, я понял, что эти бессвязные блуждания, хождения вокруг да около постоянно возвращались к одной точке, и этой точкой было прощание – с нами, с теми тридцатью пятью годами – половиной жизни, – что он провел в Америке (он называл себя «трансатлантическим Гёте», и только наполовину в шутку). Прямо перед посадкой совершенно незнакомый человек подошел и, запинаясь от волнения, проговорил:

– Вы, должно быть, мистер Оден. Вы оказали нам огромную честь, живя в нашей стране, сэр. Мы всегда будем рады видеть вас вновь – как почетного гостя… и друга.

Он протянул руку и сказал:

– Прощайте, мистер Оден! Да благословит вас Господь за все, что вы делаете.

Уистен сердечно пожал протянутую руку. Он был тронут, слезы стояли у него в глазах. Я повернулся к Одену и спросил, обычны ли для него подобные встречи.

– Обычны, – ответил он. – Но всегда так необычны! В этих случайных встречах присутствует истинная любовь.

И когда незнакомец благопристойно удалился, я спросил Уистена, как он ощущает мир – велик он или, напротив, мал.

– Ни то ни другое, – сказал Оден. – Ни мал ни велик. Но он очень уютный. Уютный…

И добавил, понизив голос:

– Как родной дом.

И не сказал больше ничего, потому что и говорить больше было нечего. Нечеловечески громкий голос возвестил посадку, и мы поспешили к выходу на летное поле. Там Уистен обернулся и поцеловал нас обоих – поцелуй крестного отца, который на прощание обнимает своих крестников, поцелуй благословения и прощания. Неожиданно он показался мне страшно старым и слабым, но одновременно и благородно торжественным – как готический собор.

В феврале 1973 года я приехал в Англию и отправился в Оксфорд повидать Уистена, который жил тогда в колледже Церкви Христовой. Мне хотелось дать ему гранки «Пробуждений» (он сам о них попросил и фактически был единственным, кроме Колина и тети Ленни, кто их видел). День был прекрасный, и, вместо того чтобы поехать со станции на такси, я решил прогуляться. Пришел с опозданием, и, когда увидел Уистена, он вертел в руках часы.

– На семнадцать минут опоздали, – сказал он.

Довольно долго мы обсуждали взволновавшую его статью из «Сайнтифик Америкэн» – статью Гюнтера Стента «Преждевременность и уникальность в научном открытии». Оден написал ответ Стенту, противопоставляя интеллектуальные истории науки и искусства (этот ответ был опубликован в номере за февраль 1973 года).

Вернувшись в Нью-Йорк, я получил от него письмо. Оно было датировано 21 февраля («День моего рождения», – добавил Уистен) и было коротким, но очень добрым:

Дорогой Оливер!

Спасибо за Ваше очаровательное письмо. Прочитал «Пробуждения» и считаю их шедевром. Поздравляю! Единственное предложение: если Вы хотите, чтобы книгу читали обычные люди, что они просто обязаны делать, – добавьте словарь технических терминов, которые Вы используете.

С любовью,

Уистен.

Получив письмо Одена, я всплакнул. Великий писатель, неспособный к поверхностным суждениям и не склонный к лести, называет мою книгу «шедевром». А может быть, это суждение относится к чисто литературным достоинствам «Пробуждений»? Имеет ли моя работа научную ценность? Я очень надеялся на это.

Весною того же года Уистен вновь написал мне. Он пожаловался, что его сердце «барахлит», и попросил приехать к нему в Австрию, где он с Честером Каллманом снимал дом. Но поехать мне по каким-то причинам не удалось, и я очень жалею об этом, потому что 29 сентября он умер.