В двух битвах

— Это пусть вас не беспокоит! — отрезала Тоня.

Курт осмотрел блиндаж, хорошо освещаемый электрической лампочкой от трофейного танкового аккумулятора. Блиндаж командира роты был уже неузнаваем: опрятен, задрапирован, ничего лишнего.

— Один вопрос вам, разрешите?

— Пожалуйста.

— Зачем меня ваши солдаты часа четыре, если не больше, водили с завязанными глазами по передовой? Правда, один раз удалялись от фронта, а потом снова вернулись. Я никак этого не могу понять.

— Вы не удивляйтесь этому. Уж если ваши руководители не поняли русских, то вам простительно. К тому же этим вопрос вы сами нарушаете условия. Мы договорились военной темы не касаться, — улыбнулась Тоня.

Курт рассмеялся:

— Вы правы, девушка. Беру свои слова обратно. Обещаю не затрагивать этих вопросов.

— Шлейхер, Шлейхер... Постойте...

Тоня сказала, что фамилия эта очень знакома ей, и тут же спросила Курта, не является ли он родственником того генерала Шлейхера, которого за несколько лет до войны так зверски вместе с его женой расстреляли гитлеровцы. Она читала также, что Геринг, как обычно, кривя душой, публично заявил, что расстрелян он был по ошибке.

— О!.. Вам известны даже такие детали из политической жизни моего рейха?.. Но к тому Шлейхеру я не имею никакого отношения. Мы однофамильцы. Но поскольку у нас фамилии одинаковые, то я, разумеется, очень хорошо запомнил его трагедию. Геринг объяснил убийство Шлейхера еще и тем, что жена генерала при аресте оказала... сопротивление.

— Аргументик — нечего сказать! — вставила Тоня и внимательно посмотрела на Курта. По лицу его она поняла, что объяснение такое в свое время у него вызвало, по-видимому, далеко не положительные эмоции.

— А как вы вообще относитесь к той варфоломеевской ночи, связанной со зверской, по-воровски организованной расправой над Ремом, Штроссером и сотнями других единомышленников Гитлера? Ко всему прочему, и это широко известно, Рем и его окружение помогли вашему фюреру прийти к власти!

— Мы с вами условились...

— Да, правильно, но этот вопрос не связан с военной тайной! — отпарировала Тоня.

— Но это вопрос политики.

— И не политики, а истории! Но если бы и политики, то молчать о политике мы не условливались, и в этих вопросах, мне кажется, вы никаким военным долгом не связаны. При этом с политикой вы теперь надолго распрощались.

— Если не насовсем, — не без оттенка грустной иронии вставил Курт.

Тоня пояснила, что советские воины не гитлеровцы и пленных не уничтожают.

— Ваши правители начихали на Гаагскую конвенцию, — продолжала, все больше возбуждаясь, Тоня, — они ее растоптали с первыми выстрелами на нашей земле. А в нашей армии международные законы соблюдаются неукоснительно!

И Тоня вновь спросила Курта, как он реагировал на «ночь длинных ножей».

— Раз мой фюрер нашел нужным поступить так, значит, того требовала великая Германия. Значит, так надо. Фюрер и здесь подумал за нас всех.

— Значит, убивать сотнями своих ближайших помощников, убивать без суда и следствия, а потом выкручиваться, придумывать разные причины вы считаете правильным только потому, что об этом подумал и это решил ваш фюрер?!

— Да, я считаю правильным, так как я верю фюреру.

Тоня пояснила, что это дикий произвол. Это расправа палачей в цивилизованной стране. И ей совершенно непонятно, как же Курт, образованный человек, может слепо одобрять эти варварские действия. Ведь если во Франции королевские подручные в ночь под праздник святого Варфоломея предательски уничтожили тридцать тысяч гугенотов, так их прокляли потомки, и прежде всего сами французы.

Такой же участи удостоен будет Гитлер и его соучастники, то есть убийцы двадцатого века. Тоня спросила, почему Шлейхер, одобряя эту позорную резню, тем самым приобщает себя к этим палачам?

— Я уже ответил... — пробормотал в ответ гитлеровец.

— В вопросах идеологических, Курт, вы испорчены окончательно. Давайте лучше поговорим на другую тему. Вы где учились?

— В Берлинском университете.

— Окончили его?

— Да.

— Какой факультет?

— Естественно-биологический.

— Вы учитель?

— Да. Пять лет был учителем в гимназии.

— Очень хорошо. Я себя также готовила к этому поприщу.

— Вы тоже кончили университет? — спросил Курт.

— Почти. Но я филолог.

— О!.. У вас все филологи так хорошо знают иностранный язык?

— Не все, но знают... Курт, вы образованный человек, член национал-социалистской партии. Со-циалист-ской!! Я сознательно выделяю это слово. Мне интересно знать, а что в вашей партии есть социалистического? Кому в вашей стране принадлежат фабрики? Кто владеет заводами, железными дорогами, издательствами и другими материальными ценностями?

— Хозяева. Частные лица.

— A y нас?

Курт пожал плечами. Он явно затруднялся ответить на этот вопрос.

— Не знаете! А упрекаете меня, что я плохо «информирована», «наивна» и так далее. Я действительно точку зрения западной пропаганды не знала. Но вот не знать того, притом человеку с университетским образованием, кому в Советском Союзе принадлежат орудия и средства производства, земля, банки, это уж, знаете, никак не укладывается в моем сознании!