В двух битвах

Гус вместе с лейтенантом обошли землянки. Их было шесть. В последней он встретился с Тоней. Когда вошел, пожилой старший сержант, исполняющий должность взводного командира, скомандовал: «Встать. Смирно!» Хотел докладывать, но Гус остановил его, рапорт принимать не стал, пожал руку старшему сержанту и приказал садиться. В низкой землянке с двумя ярусами нар было накурено и душно, пахло потными, непросушенными портянками.

Политрук задержал взгляд на моложавом гвардейце с бледным широким лицом и с поперечным шрамом на верхней губе. Ефрейтор был выше среднего роста, держался независимо.

— Кто у вас из бригады? — спросил Гус.

Поднялись трое. Назвали свои звания и фамилии.

— Блинов? Припоминаю. Раза два встречался с вами в первом батальоне. Спрашивал о вас под Холмом, сказали — выбыл по ранению.

— Точно, товарищ политрук. Выбывал, и надолго. Покалечил основательно фриц. Выписался из госпиталя, хотели заслать в какой-то резервный полк, но я настроил паруса на поиски родной бригады, теперь дивизии. Из письма дружка узнал — покатили на юг и пришвартовались где-то на Дону. И населенный пункт был указан, но цензоры так замалевали название черной тушью, что ничего не разобрал. Поискать пришлось. Но кто ищет, говорит пословица, тот всегда найдет. Нашел и я. Вчера прибыл. Направили в разведку. Сказали, что такие, как я, нужны здесь.

— Что нужны, то нужны. Это верно, — протянул Гус и добавил: —Значит, служба в роте у нас с вами одновременно начинается?

— Выходит, так. Но только в роте, а по бригаде мы не новички.

— Это верно, не новички, — улыбнулся Гус и жестом дал понять Блинову, что можно сесть.

— Посмотрел я ваше жилье, товарищи, и скажу откровенно — не понравилось оно мне. Как новобранцы, позавчера приехали заняли старые землянки и живут, ожидая назначения в подразделения. А вы же дивизионная гвардейская рота! И не линейная, а рота разведки! Больше ме-ся-ца здесь коротаете... Трудиться мы с вами обязаны, как говорят, на всю катушку, но зато и отдыхать должны по-человечески, во всяком случае, не хуже других! Правильно, товарищ Блинов?

Ефрейтор встал.

— Согласен, товарищ политрук. Сам удивился. Раз «загорают» второй месяц на одном месте, пора бы сработать кубрики подобротнее, как говорят, с удобствами.

— И я так думаю, да и все, видно, так мыслят, кроме, может быть, старшины. — Он посмотрел на лейтенанта. — К тому же и работаем мы с вами неважнецки, если не сказать более крепкого слова. Противника знаем слабовато, спать ему даем спокойно каждую ночь, представителя его к нам не доставляем, оправдываемся тем, что фашисты бдительно несут службу, к ним, мол, не подступишься. В общем, то и другое надо менять, и будем решительно менять! Вы, конечно, поймете меня правильно. Я своего предшественника не хочу осуждать. Повинен в этом не только он, но, если хотите, и я. Да, да, вы не ослышались, поскольку традиции роты заложены были ее предшественницей, которая находилась под моим командованием. Поэтому и сказано было мною, что работаем «мы» с вами.

Гус пожелал солдатам успехов и вышел. Доложив в штаб о принятии роты, Гус вызвал командиров взводов и отделений к себе. Сообщил об отзыве лейтенанта, объявил приказ командира дивизии о назначении мичмана Косолапова командиром первого взвода, старшего сержанта Антонину Ильиченкову — командиром третьего взвода. Двое суток он отвел на приведение в порядок землянок и пообещал утром на третьи сутки лично принять каждую.

2. Признание

Поужинав вместе со взводными, Гус, вооружившись автоматом, пистолетом и двумя гранатами, в сопровождении опытного разведчика направился на передний край. Степь окутала сентябрьская темнота. Моросил мелкий дождик. Вдоль своего переднего края фашисты ставили светильники.

Порасспросив сопровождавшего сержанта о причинах безуспешных поисков, Гус остальной путь шел молча. «Неужели настолько плотно закрыли передний край и так настороженно несут фашисты службу, что нельзя взять «языка»? Степь, конечно, не лес. Согласен. Но ночь-то хоть глаза выколи, в пяти шагах ничего не видно. Надо обстоятельно разобраться...» Гус шел на тот участок, где левофланговый полк предполагал провести в середине ночи разведку боем. Чувствовал он себя намного лучше, чем накануне. Старые раны меньше напоминали о себе. С людьми он познакомился. Бойцы и сержанты произвели на него неплохое впечатление. Но, конечно, самое сильное и ободряющее действие на него оказала стихия фронта, о которой он, Петр Гус, человек дела и риска, за четыре с лишним месяца так натосковался.